— Ну вот что, — наконец он решился, — я хочу, чтоб только ты один это знал. Ты, и никто другой. Дело в том что у Ларисы небольшие… как бы тебе сказать… странности. В разговоре она не выносит односложности.

Она страстно любит разные аллегории и даже нарочито усложнённую речь.

— Я не совсем понимаю.

— Как бы тебе объяснить?… Ну, если, к примеру, на вопрос: «Откуда вы приехали?» — ты ей примитивно ответишь: «Из Новосибирска», — Лариса, разумеется, тебя поймёт, но она сразу же уйдёт в себя и потеряет к тебе интерес. Она будет вежливо молчать. И всё.

— А что же я ей должен ответить?

— Женя, ты интеллигентный человек. Не мне тебя учить. Помни одно: чем причудливей будет петлять ход твоей мысли, тем большего успеха ты достигнешь.

— Странно, что ты заботишься о моём успехе в такой ситуации, — сказал я и пожал плечами. С Димкой что-то случилось, не иначе. Что-то прибавило ему уверенности в себе. В противном случае этот ревнивец ни за что на свете не поручил бы мне передать цветы его девушке.

Размышляя над тем, что мне поведал Димка, я пришёл к выводу: во время свидания с Ларисой мне следовало переключиться на новую и не свойственную мне манеру излагать свои мысли.

В день приезда в Москву я был загружен до предела. Полдня я провёл в академии, остальное время просидел в Комитете по координации. Только на следующий день мне удалось дозвониться в институт и условиться с Ларисой о встрече. Я примчался туда на такси и угодил в обеденный перерыв. Мы встретились внизу, в холле.

Когда она, стройная, длинноногая, в белоснежном халате, подошла ко мне, я шагнул вперёд и молча протянул ей букет.

— Спасибо, — сказала Лариса. — Садитесь, пожалуйста…

— Привет вам из Новосибирска, — со значением произнёс я и сел в кресло.

— Какие чудесные цветы! — сказала Лариса, и тогда, выполняя наставления Димки, я придал своему лицу мечтательное выражение и дал короткую очередь:

— Всё растущее, всё устремлённое навстречу солнцу, как ростки самой жизни, преображённые в зримые знаки красоты, способно радовать душу…,

Лариса внимательно выслушала меня,

— Да-да, — кивнула она и при этом оглянулась, — в цветах, как во всём живом, есть что-то вечно новое, что волнует… И радует…

Боясь показаться односложным, я дал вторую очередь, подлиннее:

— Всё призрачное обретает черты земного в чёткости восприятия того, что видится там, где иллюзорность уже не кажется до конца осознанной… Мечты, Лариса, возвращают человека к реальности того, что представляется каждому в хрупкой ясности небытия. Скажите, разве я не прав?…

— Вы правы. Вы совершенно правы, — торопливо сказала Лариса и опять оглянулась. — Всё в жизни приходит к хорошему концу. Здоровье возвышает человека. И он шагает бодро и весело…

— Да, — согласился я и подкинул новую порцию отвлечённой речи: — Мечта обретает крылья, как теорема — стройную систему доказательств. И в результате приходит ощущение полёта.

— Это верно, — сказала Лариса. — Я с вами совершенно согласна. Я тоже думала об этом… Уже кончается перерыв…

— Да, — добавил я, — и снова вечное движенье!

Она быстро и немного нервно пожала мне руку.

И ушла. Почти убежала.

Я посмотрел ей вслед. Красивая и странная. «Бедный Димка, — подумал я, — с ней ему будет очень не просто». Наутро из гостиницы я позвонил ей на работу узнать, не хочет ли она что-нибудь передать Димке.

— Здравствуйте, — сказал я. — С вами говорит тот, кому призрачное видится реальным.

— Я вас узнала, — ответила Лариса. — Дело в том, что у нас сейчас начинается симпозиум. А потом я уезжаю. Через час.

— Куда? — спросил я. — Туда, где линия горизонта кажется натянутой струной?

— Да… Я еду в Саратов, — ответила Лариса. — Всего хорошего. Будьте здоровы!

И она положила трубку.

Больше я её не видел и не говорил с ней.

Вернувшись из Москвы, я, конечно, сразу зашёл к Димке. Он лежал на тахте и читал журнал.

— Здравствуй, — сказал я.

— Здорово! — сказал Димка. — С приездом.

— Большой привет тебе от Ларисы, — соврал я, Она прекрасно выглядит. Она уехала в Саратов.

— А почему ты вдруг замолчал? — спросил Димка. Он поднялся с тахты и испытующе заглянул мне в глаза. — Расскажи поподробней о Ларисе.

— Ты понимаешь, Димка, у меня о ней осталось очень беглое впечатление… Я заметил, что она красивая. И милая. Но…

— Что «но»? Что?

— Она действительно очень странная. В глазах тревога, печаль и какая-то непонятная растерянность… Дима, скажи мне, ты, наверно, знаешь, что её сделало такой?…

Димка ответил не сразу. От отошёл к окну. Ему было трудно, я это видел.

— Ты спрашиваешь, что её сделало такой?… Такой её сделал один мой телефонный звонок… После твоего отъезда в Москву.

С этими словами он рухнул на тахту и уткнулся лицом в подушку.

Знаете ли вы, что ей сказал по телефону этот бандит?

Он ей сказал; «Лариса, в Москву выехал мой товарищ который передаст тебе привет. Я звоню, чтобы тебя предупредить. Это вполне приличный парень, но он не совсем в порядке. Он часто заговаривается. Если он вдруг начнёт молоть ерунду, делай вид, что ты этого не замечаешь, и постарайся отвечать ему в его ключе. Тогда он успокоится и сразу уйдёт».

Теперь вы понимаете, почему с лица этой девушки не сходила печаль? Ей было грустно, что я, человек с такими внешними данными, не совсем в порядке.

Когда весь Академгородок надо мной уже отсмеялся, я зам скажу; если у вас будут подобного рода поручения в Москву, на меня в ближайшее время не рассчитывайте.

С меня хватит.

Друг детства

Вернувшись с послеобеденной прогулки, Николай Илларионович Хвостухин — плотный, лысоватый здоровяк лет сорока пяти, — раздеваясь в передней, заметил на вешалке мужское пальто. Размышляя, кто бы это мог пожаловать, Хвостухин увидел свою жену Раису Павловну. Она шла ему навстречу, приложив палец к губам.

— Коля, подожди минуточку.

— Что случилось?

— Тише. К тебе приехал какой-то товарищ.

— Кто?… Какой товарищ?

— Товарищ детских лет.

— Каких детских лет?

— Боже мой, твоих детских лет. Твой друг детства. Хвостухин посмотрел на висящее пальто, словно ожидая, что оно сообщит ему хотя бы краткие сведения о своём владельце,

— Фамилию не назвал?

— Назвал, когда здоровался, но я уже забыла. Он сказал, что вы вместе росли, учились…

— Что же ты его фамилию забыла? — недовольно проворчал Хвостухин, кивнув в сторону пальто.

— Увидишь его и вспомнишь.

— Где он?

— В столовой сидит.

— А зачем приехал, не сказал?

— Понятия не имею. Коля, я тебя прошу, ты с ним, пожалуйста, покороче. Вот я кладу тебе в наружный карманчик билеты, видишь?… В случае чего просто покажи ему билеты и объясни, что мы торопимся в театр, И всё. А я пока пойду одеваться.

Хвостухин заглянул в полуоткрытую дверь столовой. На диване, перелистывая журнал, сидел совершенно незнакомый человек. «Кто же это такой? — усиленно думал Хвостухин, разглядывая гостя. — По годам вроде мне ровесник, а кто — ума не приложу.»

Хвостухин махнул рукой и решительно, как купальщик в студёную воду, вошёл в столовую.

— Виноват, — произнёс он с напускным оживлением, — то кто же такой сидит?.

Отложив журнал, гость поднялся с дивана.

— Николай!.. Здорово! Здорово, старик!..

Заключив Хвостухина в объятия, гость не заметил явно озадаченного выражения на лице хозяина. «Понятия «е имею, кто меня обнимает», — говорил его взгляд.

Хозяин смущённо улыбался.

— Батюшки мои! Кого я вижу! Кого я вижу! — восклицал Хвостухин, тряся руку гостю.

— Не узнал? — весело удивился гость.

— Погоди, погоди…

— Вижу, что не узнал. Ну, вспоминай. Я подожду.

Силясь вспомнить, Хвостухин бормотал:

— Погоди, погоди…

— Гришку Соколова помнишь? — спросил гость.

Облегчённо вздохнув, Хвостухин опустился на стул.