Он прижался к ней гладью горячих, сильных мышц, затем установил ритм, от которого она стала дышать прерывисто и стонать. Она встретила его, подстроилась под него, сплела свои ноги с его ногами, чтобы подтолкнуть его, подтянула колени, чтобы принять больше и больше его. Все ее существо открылось ему, цеплялось за него с глубокими внутренними сокращениями. Все осознание того, кем и чем она была, исчезло. Она не хотела ничего больше, только это, бесконечное исследование тела и души, близкую и природную связь.

Экстаз проложил свой путь вверх откуда-то глубоко изнутри, разрастаясь, поднимаясь, распространяясь, пока не осталось ничего во вселенной, кроме его горячего кроваво-красного сияния и человека, который держал ее. Ее душили слезы, которые лились из ее глаз, стекая на ее волосы.

— О, Рэнд! — она издала низкий крик изумления, смешанный с рыданием.

Он открыл глаза, посмотрел глубоким взглядом в ее глаза, его лицо исказилось, выражая мучительную агонию. Она почувствовала пульсации глубоко внутри себя, первую нарастающую силу его взрывного завершения. Изабель закрыла глаза и уткнулась лицом ему в плечо. Понимая, что должно произойти, но все же не желала это видеть.

ГЛАВА 9

Рэнд проснулся внезапно, все его чувства были обострены. Он лежал не шевелясь, и вглядывался в полумрак раннего утра внутри балдахина. Через мгновение он расслабился, улыбнувшись сам себе, когда впитал ощущение наполненности в своих руках и теплых, женских изгибов, прижатых к нему. Он был насыщен, и почему нет? Он овладевал своей невестой не один или два раза, а множество раз между темнотой и этим рассветом, последний раз, когда запели петухи. Как удачно назван этот первый час дня, когда человек и зверь начинают шевелиться и вставать.

Его тело было на грани готовности всего лишь при одной мысли об Изабель. Казалось, его голод, который он испытывал к женщине, едва можно утолить. Она была так отзывчива в своем свойственном леди стиле, что разожгла его желание до невообразимых размеров. Какие еще запасы страсти скрываются за ее холодной и отстраненной манерой держать себя? Он был готов снова и снова разгадывать эту загадку, пока его леди не сможет выражать свои чувства легко и свободно, а также смотреть ему в лицо, когда они вместе достигнут le petit mort\ маленькой смерти — апогея любви.

Все будет, если он не лишится головы. Страх того, что у него не будет такой возможности, побудил его так жестоко использовать ее. Она была девственницей, незнакомой с любовными играми, непривыкшая к их суровости. Он должен был проявить больше заботы и внимания, должен был дать ей время привыкнуть. Но, дьявол, время было той ценностью, которой он не обладал.

Его тело было таким же неуправляемым, как самец на охоте за самкой. Достаточно было мысли о влажной, горячей мягкости Изабель, и оно возбуждалось, пронизывалось волнами, устремляясь к ней. Лучше всего ему покинуть постель, пока он не сделал что-то, о чем пожалеет. Не совладав с собой, воспользуется ею еще раз, несмотря на ее болезненные ощущения. Он должен дать ей передышку, по крайней мере, пока снова не наступит ночь.

Успокаиваясь, он выскользнул из-под простыни, которая укрывала их. Привстав с матраца, он замер. Изабель повернулась, потянулась в сибаритской томности, протянув одну руку, как будто искала его тепло в прохладе раннего утра. Господи, как же она прелестна! Небесное создание с волосами, разбросанными по подушке, ресницами, лежащими как шелковистые перья на легких

¹ Маленькая смерть (фр.).

тенях под глазами и молочно-белой округлостью выступающей над покрывалом груди, увенчанной пиком цвета подрумяненного солнцем персика.

Рот наполнился слюной, и глаза стало жечь: горячее желание пронзило его. С проклятием про себя, он вскочил, задернув балдахин за собой. Обнаженный, он прошел к маленькому окошку, прорубленному в каменной стене комнаты. Он встал на колени в оконной нише, встроенной в углубление, открыл тяжелые деревянные ставни и высунулся наружу, глубоко дыша.

Он был околдован, находясь в плену одной из проклятых Трех Граций Грейдонов. Все же последнее, чего он хотел, — чтобы это закончилось. Самое последнее.

Изабель дала ему отпущение грехов за ранения ее сводного брата. Означало ли это, что она действительно видела в нем человека, а не бесчувственного разрушителя, подобного одному из адских механизмов Леона? Или она презирала Грейдона больше, чем не любила его, своего мужа? В любом случае он был благодарен за то, что она сняла с его сердца груз. Он чтил этот ее порыв так же высоко, как он чтил ее как свою жену.

Его жена. Наконец. Он закрыл глаза, прошептал короткую молитву, чтобы этому чуду не было конца. По крайней мере пока.

Блуждающий ветерок донес до него ароматы утра: запах лошадей и сена, пекущегося хлеба, жарящего мяса, бродящего пива, навоза и сугубо человеческий запах. Вернувшись к реальности, он увидел, что окно выходило на конюшни и рядом с ними на клетки королевских охотничьих ястребов. Воробьи чирикали, сидя в ряд на коньке крыши конюшни, и рылись в сене, заполнявшем все пространство переднего двора. Кошка подкралась из дверей конюшни, и птицы взлетели, как листья, поднятые бурей. Один взмыл выше, чем остальные, порхнул перед лицом Рэнда, а затем сел на подоконник перед ним.

— И тебе доброе утро тоже, — сказал он воробышку. — Должно быть, тут кто-то кормил тебя хлебными крошками.

Воробей наклонил голову и клюнул воображаемую крошку. Рэнд протянул руку, ожидая, что создание улетит. Но вместо этого он прыгнул ему на большой палец и уселся там в ожидании.

Он тихо засмеялся, очарованный против своей воли. В этот момент начали звонить колокола аббатства. Маленькая птичка не обратила никакого внимания. Его пернатый друг или уже поприветствовал рассвет с благодарным сердцем или был приучен к шуму, который созывал блаженных к их утренним молитвам.

В комнате послышался шорох. Рэнд повернул голову к кровати. Изабель отодвинула балдахин и лежала, наблюдая за ним. Легкая улыбка изогнула ее губы, делая теплыми ее глаза до цвета летних листьев. Странное чувство нахлынуло на него, сжимая его сердце в такой сильной хватке, что его стук изменился.

Прежде чем он успел заговорить, кто-то поскребся в дверь. Рэнд знал, кто это мог быть, но все равно спросил, не открывая взгляда от лица Изабель.

— Это Дэвид, сэр. С хлебом и вином — вам нужно утолить голод.

Изабель задернула балдахин. Прежде чем подойти к двери,

Рэнд убедился, что нигде не осталось ни щели. Открыл дверь. Вошел Дэвид с нагруженным подносом. Он быстро бросил один голубой взгляд по направлению к кровати, ставя свою ношу на стол, затем стал сосредоточенно выкладывать корзинку с хлебом, кувшин вина и серебряный кубок. Сделав это, он поставил на него полупустой кувшин и заляпанный вином кубок с прошлой ночи. Нетронутый сыр, орехи и яблоки он оставил.

— Отлично, — сказал Рэнд. — Возвращайся через час.

Дэвид наклонил свою светлую голову:

— Как прикажете, хотя вы, возможно, хотите услышать последние новости.

— Произошло что-то важное?

— Королева покинула замок на рассвете. С ней поехали ее мать, сестры и мать короля, герцогиня Ричмонда и Дерби, в сопровождении охраны из тысячи воинов. Официально объявлено, что они путешествуют до Винчестера, где королева останется на сорок дней уединения до родов. При дворе ходят слухи о том, что король сходит с ума от беспокойства за безопасность Елизаветы и его нерожденного наследника. Он считает, что Danse Macabre прошлым вечером был покушением на убийство.

— Значит, боится, что они могут попробовать снова.

— Так точно.

Рэнд провел рукой по щетине на подбородке, в то время как его мысли протекали, как ртуть, через его мозг:

— А Мастер празднеств?

— Его ищут повсюду. Пока безрезультатно.

— Очень плохо, — сказал Рэнд, нахмурившись. — Я подозреваю, что Леон мог бы многое нам рассказать.