Что же, главный принцип исторического следопыта — не принимать ничего на веру. Сравним две основные версии происхождения хунну и, прежде всего, попробуем взглянуть на этот народ глазами их ближайших соседей — китайцев. Древние хроники Поднебесной содержат о них немало любопытных сведений.

Во-первых, в расовом отношении эти кочевники, безусловно, являлись метисами, причем с преобладанием европеоидных черт внешности. Сам же Лев Гумилев отмечает: «В знаменитом китайском барельефе «Битва на мосту» конные хунны изображены с подчеркнуто большими носами»^{59}. Известно, что орлиные, «выступающие» носы, густые бороды и бакенбарды отмечались не только у хунну, но даже у их китайских потомков. Во-вторых, хунны, подобно европейским кельтам, были недружны меж собой, непокорны и недисциплинированны, дробились на множество враждующих родов, которые лишь в III веке до нашей эры легендарный вождь — шаньюй Модэ (Маодунь) сумел собрать в единый кулак. В-третьих, они отчего-то полагали себя настоящими китайцами и поэтому все время стремились поселиться на землях Поднебесной, охотно перенимали тамошний язык, обычаи, нравы, одежду. И, наконец, религия хунну представляла собой культ героических предков, что само по себе тоже сближает кочевников с миром западных индоевропейцев, особенно с мировоззрением древних италийцев и кельтов.

Наибольшее количество сведений о хунну оставил знаменитый китайский историк Сыма Цянь, который жил во II веке до нашей эры и явно симпатизировал этим варварам^{192}. Нравы соседей казались ему вполне цивилизованными, законы — простыми, четкими и легкими в исполнении. Чего не скажешь о китайских обычаях того времени. Когда Сыма Цянь попытался высказаться в поддержку одного известного полководца, окруженного в Степи отрядами хуннских всадников и вынужденного сдаться, историка бросили в тюрьму и оскопили. Для сравнения государственных порядков замечу, что китайский военачальник, попавший в плен, был окружен почетом и уважением, впоследствии ему передали в управление целую провинцию кочевой державы.

Если верить древней легенде, приведенной в сочинении Цяня, то хунну произошли от потомков мифической китайской династии Ся, которые во главе с наследником последнего императора Шун Вэем бежали к варварам и породнились с ними. Гумилев по этому поводу замечает: «Согласно этой традиции, хунны возникли из смешения китайских иммигрантов и степных кочевых племен. Несомненно, что эти легендарные сведения лишь очень приблизительно отражают историческую действительность. Однако было бы неправильно отрицать в них рациональное зерно»^{57}.

Итак, наш великий историк признает, что одним из компонентов создания нового этноса вполне могли выступить сами китайцы. Влияние культуры Поднебесной на становление хуннского этноса практически никем из специалистов не оспаривается. Но с кем же должны были перемешаться «черноголовые» обитатели долины Хуанхэ, чтобы породить бородатых орлиноносых кочевников? Неужели с сибирскими монголоидами?

Необходимо заметить также, что этнические китайцы всегда особо выделяли хунну из числа прочих обитателей северокитайских степей, отнюдь не считали их дикарями. Напротив, китайские летописи их именуют «небесными гордецами». Видимо, «гордецам» было от чего задирать свои европейские носы даже пред лицом самовлюбленных жителей Поднебесной. Несмотря на преимущественно кочевой образ жизни, они прекрасно знакомы с обработкой металлов, гончарным делом и земледелием. «В северных землях стужа наступает рано, и хотя это создает неудобство для посадки проса, хунну его сеют», — сообщают нам китайские хроники. Уже при первых упоминаниях этих кочевников историки Поднебесной отмечают существование у них «латной конницы». То есть не просто всадничества, а тяжеловооруженной кавалерии скифского типа, что для той эпохи было самым совершенным видом организации войск. Сыма Цянь пишет, что одежда этих варваров состояла из штанов и кафтана, который подпоясывался широким поясом из кожи или материи. Богатые украшали его металлическими бляхами или пряжками^{192}. То есть речь идет о костюме, традиционном для всех обитателей Великой степи того времени, включая скифов и сарматов.

Эти сведения подтверждаются археологами. В большинстве известных науке могильников этих восточных кочевников: Ноин-Ула, Ильмовая Падь, Черемуховая Падь, Иволгинское городище были обнаружены наборные пояса с бронзовыми бляшками, деревянно-роговые асимметричные луки, подобные скифским, но несколько длиннее и, непременно, бронзовые зеркала. Если кто помнит, то зеркала в ту эпоху выступали в качестве ритуальных принадлежностей и впервые встретились нам в могильниках карасукских жрецов.

Керамика хунну оказалась решительным образом не похожа на примитивную посуду неолитических охотников Сибири. Вообще, уровень профессионального мастерства в обработке металлов, гончарном деле, ткачестве или выделке кожи у этого этноса был несравненно выше, чем у всех его предшественников по региону. Как полагают исследователи, в хуннском обществе существовал определенный слой ремесленников, внутри которого навыки древнего искусства передавались из поколения в поколение.

Заглянем теперь в гробницы вождей этого племени. Хотя по ряду особенностей они отличны от сармато-скифской курганной традиции — хунну предпочитали грунтовые могильники, обложенные деревом или каменными плитами, сверху могилу обозначала порой лишь груда булыжников — тем не менее, материальная культура хунну в целом роднит их с прочими степными народами Евразии.

Кроме того, некоторые находки в хуннских захоронениях позволяют рассмотреть внешний облик прославленных воинов древнего Востока. «Двойной интерес представляют вышитые портретные изображения из Ноин-Улы. Это не только предметы искусства, — замечают в совместной статье известный востоковед Сергей Руденко и все тот же Лев Гумилев, — но и памятники антропологические. Дарвин утверждает, что физиогномика при расовой диагностике имеет весьма большое значение. На первый взгляд, портреты не могут изображать хуннов, так как монголоидность выражена крайне слабо. Высказывались предположения, что это вещи либо греко-бактрийского происхождения, либо изображения скифских воинов греческой работы из Причерноморья»^{178}.

Как видим, внешность хунну, насколько она известна науке, также отнюдь не свидетельствует об их таежном, сибирском происхождении, но, напротив, прямо указывает на западные, европейские корни этого племени.

Антропологические исследования, предпринятые в самое разное время, в принципе подтверждают наши догадки. Академик Георг Дебец, один из основоположников отечественной антропологии, хотя и относил данный этнос к «палеосибирской расе», подчеркивал существенность европеоидного компонента в этногенезе хунну^{71}.

Современный питерский антрополог Илья Гохман, более детально изучивший особенности строения древних черепов из различных захоронений этой культуры, утверждает, что в целом хунну «не являются потомками предшествующего им населения культуры «плиточных могил», но с другой стороны краниологические особенности хуннов Иволгинского могильника и городища в отличие от представителей Ильмовой Пади позволили утверждать, что на территории северного Забайкалья один из компонентов, входивших в состав хунну, правда не основной, восходит к местному населению»^{43}. Иначе говоря, на самой северной окраине своей кочевой империи (и только там) эти европеоидно-китайские кочевники брали в жены аборигенок из числа таежных монголоидных племен.

Достаточно ли одного этого факта, чтобы выводить предков загадочных хунну из неолитического Забайкалья? Труды Льва Гумилева, увлекавшегося идеями пантюркизма, вне всякого сомнения, искажают суть хуннской цивилизации, преувеличивают монголоидность данного этноса (причем, монголоидность сибирского, а не китайского типа) и недооценивают индоевропейское начало в этногенезе этого народа.