Однако странным в Токио кажется не только мусор, кружащийся на Гиндзе. Иногда с удивительными вещами, противоречащими здравому смыслу, можно столкнуться и в ночном трамвае. К чему, например, красный и синий трамваи,[152] едущие по безлюдным улицам, останавливаются на остановках, где нет ни души? Если вы не верите мне, как и в случае с бумажным мусором, возьмите и проверьте, хоть сегодня ночью. Особенно часто это случается на линиях Досака и Сугамо, хотя трамваи там совершенно такие же, как везде. Да вот взять хотя бы недавний случай. Дней пять назад ночью красный трамвай, на котором я ехал, остановился как раз у Данго-сакасите на линии Досака, хотя на остановке не было ни одного человека. Причем кондуктор, дергая за веревку звонка, наполовину высунулся из вагона и, как обычно, крикнул: «Есть кто-нибудь на посадку?» Я сидел неподалеку от него и сразу же выглянул в окно. И что же? Ни у столба на остановке, ни на широкой улице, где все двери домов были закрыты, не оказалось ни души. Лишь луна тускло светила сквозь легкую дымку. «Странно!» — подумал я, кондуктор дернул за веревку, и трамвай поехал. Однако я продолжал глядеть в окно, и, по мере того как мы отъезжали, мне стало казаться, что в лунном свете маячат, все уменьшаясь, человеческие тени. Возможно, это игра моего больного воображения, но зачем же тогда кондуктор красного трамвая, мчавшегося вперед, остановил его там, где не было людей? И притом такое случалось не только со мной, но и с несколькими моими приятелями. Так что вряд ли можно сказать, что кондуктор трамвая в тот раз просто спросонья остановил трамвай. Один из знакомых рассказывал мне, что однажды он одернул кондуктора: «Не видишь, что ли? Никого нет!» Кондуктор же изумленно возразил: «А я думал, там полно народу».

Число этих чудес бесконечно: дым из трубы арсенала почему-то плывет не по ветру, а против него; глухой ночью загудит вдруг колокол на колокольне собора святого Николая,[153] два трамвая с одинаковыми номерами проходят в сумерках друг за другом по Нихонбаси, а в совершенно пустом зале Кокугикан[154] каждый вечер слышатся громкие аплодисменты, — словом, и на улицах процветающего Токио непрерывно проявляется «иная сторона ночной природы», порхая с места на место, как прекрасный мотылек. Следовательно, и то, о чем я хочу теперь вам рассказать, вовсе не такое уж совершенно немыслимое, оторванное от реальности событие, как вы можете себе вообразить. Более того, теперь, когда вы узнали кое-какие тайны Токио, вы не станете зря потешаться над моим рассказом. И если, дослушав его до конца, вы все же почувствуете запах светильников времен Цуруи Намбоку,[155] знайте, дело не в том, что само событие неправдоподобно, а в том, что я оказался неспособен передать вам все так же искусно, как По и Гофман. Когда двенадцать лет назад участник этого события, сидя летней ночью напротив меня, подробно рассказал мне о странных вещах, с которыми он столкнулся, мне показалось, что вокруг воцарился какой-то таинственный ужас, которого я до сих пор не могу забыть.

Случилось это с молодым хозяином маленькой типографии в районе Нихонбаси. Он частенько захаживал ко мне и обычно, закончив деловой разговор, тотчас же удалялся, а тут засиделся — сначала, видно, потому, что на закате вдруг хлынул дождь и он решил переждать его, а потом просто так. Чинно присев на краю веранды, освещенной бумажным фонарем, белолицый, худощавый, с нахмуренными бровями, он говорил со мной о том о сем до позднего вечера. Тогда-то я и услышал от него рассказ о ведьме, который собираюсь вам поведать. «Очень хотел как-нибудь рассказать вам, сэнсэй!» — медленно вымолвил он, сильно волнуясь. И сейчас еще ясно стоит у меня в памяти этот молодой человек в дорогом летнем хаори цвета расплывшейся туши, тихим шепотом, словно боясь своих слов, начавший повествование. И еще я не могу забыть странно врезавшиеся мне в память, громоздящиеся по всему небу последождевые черные тучи и на их фоне узор осенних трав на его мощном торсе, неясно вырисовывающийся от света бумажного фонаря над головой.

Началось с того, что Синдзо (назовем так этого молодого человека, дабы не навлечь на него иных неприятностей), встретивший свое двадцать третье лето, ходил советоваться по одному беспокоившему его делу к старой гадалке, проживавшей в то время в районе Хонсехитоцумэ. А до этого, в конце июня, он повел своего друга по коммерческой школе, готовившей торговцев мануфактурой, в харчевню «Суси Ёхээ» и там за чаркой сакэ нечаянно проболтался о своем деле. Приятель, по имени Тай, принял в нем участие и горячо воскликнул: «А что, если тебе сходить к старухе О-Сима?» Когда Синдзо спросил, кто такая эта старуха О-Сима, то оказалось, что она переехала в их район из Асакусы года два-три назад. Занималась она ворожбой и заклинаниями (поговаривали даже, что она и колдовать может). «Ты, верно, знаешь, что недавно утопилась любовница торговца рыбой, так вот тело ее никак не всплывало. Тогда старуха О-Сима дала бумажный ярлык, который бросили в воду с моста Итинобаси. И что же ты думаешь? В тот же день тело и всплыло. Да как раз у той самой сваи, где бросили ярлык. Был вечерний прилив, и, к счастью, тело заметил капитан камневоза. Поднялся шум: „Ба! Никак, гость пожаловал! Сущий Додзаэмон!“[156] И труп утопленницы немедля доставили к полицейскому посту у моста. Когда я проходил мимо, полицейский уже подошел к утопленнице. Я заглянул через головы — утопленница, только что вытащенная из воды, была покрыта соломенной циновкой, а на вздувшейся ноге, высунувшейся из-под циновки… что, ты думаешь, я увидел? Я увидел ярлык, плотно прилепившийся к икре. У меня даже мороз по коже пробежал». Когда Синдзо слушал рассказ своего приятеля, у него тоже по спине пробежали мурашки, перед глазами сразу предстал вечерний прилив, свая моста, а под ней качающийся на воде труп любовницы торговца рыбой. Однако он, будучи слегка навеселе, храбро сказал: «Интересно! Непременно схожу к этой старухе». — «Я провожу тебя, — сказал приятель. — У нас добрые отношения, с тех пор как я ходил к ней советоваться о денежных делах». — «Ну что ж, проводи», — сказал Синдзо. Они вышли из харчевни «Суси Ёхээ» в летних пальто, с зубочистками в зубах и, прикрываясь от заходящего солнца соломенными шляпами, не спеша направились к старой гадалке.

Теперь надо рассказать вам о том, что беспокоило Синдзо. В их доме была служанка по имени О-Тоси. Более года они любили друг друга, и вот однажды в конце прошлого года она пошла навестить больную матушку и бесследно исчезла. Этому исчезновению удивился не только Синдзо, но и его мать, которая заботилась о судьбе девушки. Ее долго искали поручитель и знакомые, однако так и не нашли. Разные были слухи — одни говорили, что она стала содержанкой, другие — сиделкой, но толком никто ничего не знал. Синдзо сначала тревожился, потом стал сердиться и, наконец, впал в уныние. Его удрученный вид, наверно, прибавил забот матери, которая догадывалась об их отношениях. Она пыталась развеять его тоску разными способами — посылала в театр, предлагала поехать на горячие источники, заставляла вместо отца посещать деловые банкеты. В тот день она велела ему походить по мелочным лавкам и положила в кошелек деньги на расходы, тем самым как бы позволяя развлечься. К счастью, в Хигасирегоку у него был друг детства, тот самый Тай, и он повел его в ближайшую харчевню, где подавали суси. Так что у подвыпившего Синдзо были серьезные причины, чтобы пойти к старухе О-Сима. Сразу же у моста Хитоцумэ они свернули налево, прошли примерно тё по безлюдной набережной реки Татэкава в сторону моста Футацумэ и между домом штукатура и лавкой кухонной утвари увидели дом с бамбуковыми решетками на окнах и закопченными раздвижными дверями — это и было жилище старой гадалки. Синдзо охватило мрачное предчувствие, будто судьба О-Тоси и его собственная зависели от одного только слова этой странной старухи О-Сима, и весь хмель сразу же вылетел из головы. Действительно, достаточно было взглянуть на ее дом, чтобы впасть в тоску. Одноэтажный, с низко нависшим карнизом, он производил удивительно мрачное впечатление — казалось, на заплесневелых от недавних дождей камнях вот-вот вырастут грибы. Вдобавок между домом старухи и соседним домом торговца кухонной утварью росла развесистая ива, и ветви ее, свешиваясь, закрывали окна старухиного дома, бросая густую тень. Так что казалось, будто за тонкой бумажной перегородкой таится мрачный лес, хранящий зловещую тайну.