Томико сказала ему: «В чем моя вина, что ты подговаривал людей схватить меня? Если ты и впредь будешь воздавать мне злом за любовь, я уничтожу не только тебя, но и всех до единого жителей этой деревни. Изгони же из сердца дурные помыслы и вспомни лучше, как сладко любить меня!» С этими словами она принялась ласкаться к нему. Тоёо, содрогаясь от отвращения, сказал: «Слыхал я такую пословицу — человек не всегда хочет убить тигра, зато тигр всегда жаждет крови человека. Сердце у тебя не человеческое, а твоя любовь причинила мне уже много горя. Ты злобна и мстительна, за неосторожное слово ты можешь обрушить на меня страшную кару. Но если ты действительно любишь меня, как любят люди, нам нельзя оставаться здесь и держать в страхе хозяев этого дома. Пощади только жизнь Томико, и я готов уехать с тобой, куда ты пожелаешь». Она в ответ обрадованно, кивнула. Тоёо вышел из спальни и сказал Сёдзи: «Это гнусное чудовище не отстанет от меня, поэтому я не могу оставаться у вас и подвергать людей опасности. Отпустите меня, пока не поздно, надо спасти Томико». Но Сёдзи не согласился. «Я все-таки из рода самураев, — сказал он. — Мне будет стыдно перед Оя, если я ничем не помогу его сыну. Попробуем сделать вот что. Есть в храме Додзё в Комацубара настоятель Хокай, человек великой святости. Теперь он уже стар и не покидает своей кельи, но мне он не откажет. Так или иначе он нам поможет». И, вскочив на коня, Сёдзи помчался в Комацубара.

Дорога была дальняя, и Сёдзи добрался до храма только в полночь. Дряхлый настоятель выполз из опочивальни, выслушал Сёдзи и сказал: «Скверное у вас получилось дело. Я, как видишь, совсем одряхлел и не знаю, есть ли во мне теперь прежняя сила духовная. Однако сидеть сложа руки, когда у тебя дома такой несчастье, я не могу. Сейчас ты вернешься домой, а я буду вслед не замешкав». Он достал пропахшую горчицей рясу и протянул ее Сёдзи со словами: «Подкрадись незаметно к чудовищу, накрой его с головой и держи крепко. Да смотри, будь осторожен, оно может удрать. И все время читай молитвы». Сёдзи в радости помчался домой. Подозвав тайком Тоёо, он подробно все объяснил и передал ему рясу. Тоёо спрятал ее за пазуху и пошел в спальню. «Сёдзи меня отпустил, — сказал он. — Мы можем ехать». Едва Томико обрадованно на него взглянула, как он выхватил рясу, накрыл ее с головой и изо всех сил навалился на нее. «Больно, больно! — закричала она. — За что ты меня мучаешь? Мне тяжело, отпусти меня!» Но он сжимал ее под рясой все крепче и крепче.

Наконец прибыл в паланкине настоятель Хокай. Домочадцы Сёдзи извлекли его из паланкина, и он проследовал в спальню. Бормоча про себя молитвы, он отстранил Тоёо и поднял рясу. Томико была без памяти, а у нее на груди неподвижно лежала, свернувшись в кольцо, белая змея в три сяку длиной. Дряхлый настоятель схватил змею и сунул в железный горшок, который поднес ему служка. Затем он опять сотворил молитву, и тогда из-за ширмы выползла маленькая змея в один сяку. Настоятель подхватил ее тоже сунул в горшок, после чего тщательно закутал горшок в рясу. Так, не выпуская горшка из рук, он сел в паланкин. Люди, сложив ладони, низко ему поклонились. Вернувшись в храм, настоятель велел вырыть перед стеной глубокую яму и закопать в ней горшок со змеями и наложил на это место заклятие на вечные времена. Говорят, и сейчас еще есть Змеиный Холм — Хэбига-Дзука. Что же касается дочери Сёдзи, то она заболела и умерла. А с Тоёо, говорят, ничего худого не случилось…

Стоял теплый весенний вечер; туманная луна заливала окрестности густым серебром. Молодой самурай, живший на берегу реки Эдогава, возвращался домой из родного селения. В гостях он угостился на славу, и жизнь казалась ему прекрасной.

Время близилось к полуночи, но самурай еще не обзавелся семьей, дома его никто не ждал, так что спешить нужды не было. Он брел не торопясь, разглядывая встречных прохожих, особенно женщин, шествовавших в сопровождении челядинцев с зажженными фонарями в руках. У храма Дэнцуин самурай разминулся с совсем юной особой, судя по платью, из городских; ее сопровождала старуха мать. Юноша, замедлив шаг, залюбовался белевшим во мраке девичьим профилем.

В воздухе реяли розовые лепестки цветущей сакуры, иные из них легонько касались щек, и самураю почудилось, что сама ночь гладит его по лицу. Все вокруг — и холмы, и дома, и даже висевший у пояса меч — казалось расплывчатым, зыбким, точно причудливое разноцветное облако, из которого вдруг выглядывали то черный глаз, то белеющее лицо, то изящной формы рука или округлое соблазнительное бедро.

У Горной усадьбы,[94] где томились узники-христиане, самурай стал спускаться с холма, но вдруг заметил стоявшего возле дерева человека. В ветвях сакуры, густо усыпанных распустившимися цветами, застыла подернутая дымкой луна. Лепестки беззвучным дождем осыпались на замершую фигуру.

Снедаемый любопытством, юноша подошел ближе. Тень двинулась ему навстречу. То была прелестная юная девушка, одетая в темное кимоно. Шелковая ткань мерцала, переливалась в лунном сиянье.

Не иначе как сбилась с дороги, решил самурай.

— Что изволит искать госпожа? — вежливо спросил он.

— Сказывали, что у Холма Шести Небесных Сфер живет моя тетушка. Надумала разыскать ее, но тетушки не оказалось на месте, куда переехала — не ведомо никому… Вот и пришлось возвращаться обратно, да не знаю, куда идти… — печально ответила незнакомка.

— Хм, незадача… — протянул самурай. — Откуда же вы пожаловали сюда?

— Я живу в окрестностях Хамамацу. Была у меня только матушка, но и она умерла… Одна я осталась, оттого и отправилась к тетушке. Она — сестра моему отцу.

— Стало быть, вам неведомо, где теперь ваша тетушка? Скверное дело… — пробормотал самурай, не сводя с девушки глаз.

Девушка казалась очень печальной, но было видно, что она рассчитывает на сочувствие. Самурай ощутил легкий аромат душистого масла, исходивший от ее волос.

— И час уже поздний… — заметил он.

— Да… Одиноких женщин в такой час на постоялый двор не пускают. Что же мне делать?.. Не соблаговолите ли вы дать мне приют — на одну только ночь? Я могу лечь хоть под стрехой… — робея, промолвила девушка.

Такая же мысль пришла в голову и самураю, но привести в дом, где живет одинокий мужчина, совсем юную женщину — неблаговидное дело.

Он заколебался.

— Вас что-то смущает, — опечалилась незнакомка. — Не откажите в моей просьбе, молю вас!

— Я согласен, да только… Видишь ли, я еще холост, — стыдясь, сказал самурай.

Девушка тоже зарделась, но в черных ее глазах вспыхнула радость. Оба умолкли. С ветвей сакуры, словно бы спохватившись, посыпались лепестки.

Наконец самурай повел девушку вниз по склону.

В заросшей густою травой лощине струилась речушка, через которую был перекинут дощатый мосточек. За ним виднелась выстроенная на холме тюрьма для христиан. У въезда на мост обычно казнили особо опасных преступников.

Обойдя тюрьму стороной, самурай с девушкой зашагали по направлению к Эдогаве. Девушка брела позади и дышала с трудом, видимо, притомилась.

В доме самурая было темным-темно. Оставив гостью у порога, он ощупью отворил дверь и зажег фонарь.

Они уселись лицом к лицу подле горящего светильника.

— Никогда не забуду вашего благодеяния! — промолвила девушка и залилась слезами.

Самурай почувствовал жалость, но к ней примешивалось тщеславное удовольствие.

— Пустое, не стоит благодарить! — сказал он и вышел в соседнюю комнату, чтобы согреть чаю.

Тотчас же за его спиной возникла девушка.

— Позвольте мне, — попросила она и принялась разжигать огонь в очаге.

Когда чай был готов, самурай с девушкой снова уселись перед светильником.

— Простите великодушно, что осмеливаюсь говорить об этом, но, верно, хлопотно для мужчины вести дом без женской подмоги… Дозвольте же мне заботиться о вас! Я ведь уже говорила, одна я осталась теперь. Все едино придется идти в услужение, но, видит бог, плохо женщине скитаться по свету: не ровен час, попадешься в руки какому-нибудь злодею… Как подумаешь о таком, сердце разрывается от тоски. Я не смею становиться для вас обузой, но молю вас, не откажите, дозвольте пожить здесь хотя бы несколько дней…