Старый игрок Башилов сказал: «Ни одна карта, какую мне довелось в жизни тянуть, не волновала меня так, как этот жребий… Вытянули уже десять жребиев, напряжение росло; я был четвертым от конца, третьим же был мой добрый товарищ, хорунжий Головин, самый молодой офицер в полку. Он отдал свой жребий и в тот же миг рухнул лицом вперед. В спине торчал кинжал. Он даже не вздрогнул, умер мгновенно».
Погруженный в воспоминания, Башилов умолк, потом хлебнул изрядный глоток грогу и печально заметил: «Мне досталась его правая рука, которую я так часто дружески пожимал. Я не смог решиться съесть ее, только чуть куснул большой палец. Головина еще не доели, как подошел долгожданный баталерский транспорт и подобрал нас. Потерпи мы еще два дня, и молодой, всеми любимый товарищ остался бы жив. С Муравьевым мы встретились в Хабаровске. Когда ему доложили о случившемся, ярость его не ведала границ. Сперва он обрушился на нас, хотел было расстрелять всех, потом — только того, кто заколол Головина. А после тщательного расследования гнев Муравьева настиг подлинного виновника — халатного интенданта. Его приговорили к смерти. По-моему, запороли плетьми».
Г-жа Башилова была лет на сорок моложе мужа, такая же крупная и дородная. Когда она протянула мне чашку чая, рукав платья чуть сдвинулся, и я заметил на предплечье татуировку — оленью упряжку. Я спросил, нет ли у нее на теле и других красивых картинок, а она рассмеялась: «Есть, только я не могу их показать». Правда, у меня сложилось впечатление, что, будь я понастойчивей, взглянуть мне бы все-таки разрешили.
Г-жа Башилова славилась молодостью чувств. Муж привез ее с дальнего Севера, хотя вообще-то говорили, что на самом деле все наоборот — дескать, она выкупила его для себя. Она была дочерью вождя колошей, или колюжей, племени, родственного индейцам Америки. Колоши{71}, как и чукчи, принадлежат к числу воинственных народов Севера. Путешествуя по землям колошей, Башилов поссорился с одним из них и в поединке убил его. Родичи убитого тотчас же схватили Башилова и взяли в плен. По древнему обычаю колошей его надлежало принести в жертву, чтобы почтить местных богов и умилостивить манов[8] убитого. Внушительная стать пленника, однако, пришлась дочке вождя настолько по душе, что она выпросила его у отца себе в подарок, при этом она пожертвовала своим приданым, отдав за Башилова родне убитого 25 северных оленей и ценные меха. Потом Башилов отвез свою спасительницу к попу в Петропавловск, там она выучилась грамоте, крестилась и получила образование. Все прочее, особенно кулинарную науку, высоко ценимую Башиловым, она постигла после свадьбы, от мужа.
Впрочем, заботливое воспитание священника и окружного начальника не сумело-таки полностью ее обуздать. В январе у генерал-губернатора в Хабаровске состоялся большой новогодний бал, на который были приглашены со всей округи чиновники и офицеры с женами. Собралось человек триста. И там случилось невероятное: один из наших коллег, старый капитан-кавказец, второй адъютант барона Корфа, человек робкий, притом даже женоненавистник, вдруг бесследно исчез. Когда под утро бал закончился, странным образом недосчитались и жены Башилова, Акулины.
Разбирательство показало, что капитан, которому выпала честь вести мадам Башилову к ужину, после трапезы вышел со своею дамой на улицу, чтобы посадить ее в просторные сани. Тут мадам на прощание заключила его в крепкие объятия, подняла к себе в сани, укрыла меховой полостью и уехала вместе с ним. Казак, стоявший на часах, утверждал, что отчетливо видел торчавшие из-под полости лакированные сапоги со шпорами.
Три дня спустя капитан явился обратно. Вид у него был пришибленный, и с тех пор он никогда больше не провожал дам к ужину. Полковник Башилов от души посмеялся над этим похищением и сказал: «Н-да, с колошами шутить нельзя, со мною-то было то же самое!»
НАРОДЫ ПРИАМУРЬЯ
Большой интерес для меня представляли рассказы Башилова о народах, с которыми он хорошо познакомился за свою долгую жизнь. Для меня самого подробное личное знакомство с ними было невозможно, так как эти племена жили в тайге мелкими разобщенными группами. Но там, где я с ними соприкоснулся, полностью подтвердилось все, что я слышал тогда от Башилова.
Башилов делил племена Северо-Восточной Сибири на «оленьи» и «собачьи». К первой группе относились чукчи, камчадалы, колоши и алеуты. По его мнению, все это были племена индейской крови. Чукчи и камчадалы насчитывают еще по нескольку тысяч, а колоши и алеуты — лишь по нескольку сотен. За исключением алеутов, эти народы, помимо охоты и рыболовства, занимаются оленеводством. В большинстве они кочевники, живут в ярангах — подобии юрт из звериных шкур. Хотя многие из них носят на шее крестик, они все равно остались шаманистами и сохранили свои давние языческие обычаи. Так, например, стариков и недужных, как и уродливых младенцев, убивали, соблюдая при этом определенные религиозные обряды. Российской администрации эти племена в силу своей воинственности доставляли больше сложностей, чем все прочие. К «оленьим» народам относились и тунгусы, народ финской крови, язык у них якобы родствен финскому, как и язык остяков.
Дальше на юг в горах и лесах Амура и его притоков живут различные орочонские племена, до сих пор как будто бы насчитывающие около 3 000 человек. Охотники-орочоны держат немного оленей и используют их как верховых животных, а не как тягло. Более того, олени для них скорее молочный, нежели мясной скот. В одежде они отличаются от других племен тем, что носят исключительно меха и кожу, тогда как прибрежные кочевники нередко используют рыбью кожу и птичьи шкурки. Если эти последние искусно владеют иглой и украшают одежду и ковры звериными и растительными орнаментами из цветного меха, то орочоны знают лишь самые простые краски и узоры, составляя их из пестрых лоскутков.
По случаю поездки через Сибирь чукчи и прочие индейские народы прислали престолонаследнику огромный бесценный ковер из оленьих шкур. На нем были изображены сцены из их жизни, скомпонованные из разных меховых лоскутков, сшитых по обыкновению звериными жилами. Жилы эти сперва жуют, чтобы размягчить, а потом прядут из них тонкие нити. Оказалось, правда, что выполняли эту работу главным образом прокаженные, число которых среди этих народов весьма велико. Поэтому ковер показали цесаревичу только издалека, а затем тщательно запаковали и отправили в Петербург для основательной дезинфекции.
Зато орочоны великие искусники в резьбе по дереву и умеют украсить деревянные предметы обихода замечательной росписью земляными и растительными красками.
«Собачьи» народы обитают в низовьях Амура и Уссури. Занимаются они преимущественно рыболовством и охотой и знают одно-единственное домашнее животное — собаку. Живут они не в ярангах, а в примитивных деревянных хижинах, стены которых для защиты от холода обмазывают снаружи и изнутри глиной; крышу кроют большими кусками коры, также промазывая глиной. Небольшое отверстие, затянутое рыбьим пузырем, служит окошком, а еще одно — дымоходом. В хижине есть очаг из камней, скрепленных обожженной глиной. В этих жилищах царит ужасная грязь, и европеец вряд ли рискнет искать в них приюта.
К таким «собачьим» народам относятся гольды, которых насчитывалось тогда около 300–400 человек. В близком родстве с гольдами состоят манси и тазы, уже смешавшиеся с маньчжурами и китайцами. Их жилища больше размером и лучше и отапливаются снаружи, как китайские фанзы. По периметру жилого помещения проходит тепловод, так называемый кан — примитивная труба из камней и глины, на которой можно сидеть и спать. Язык у этих племен тоже смешался с китайским и маньчжурским.
Ездовые собаки используются только зимой, а летом ведут весьма плачевную жизнь: их держат в специальных ямах, вырытых неподалеку от жилья. Охотничьи же собаки, лайки, и вожак упряжки всегда живут вместе со своим потомством подле хозяина, и тот заботится о них не меньше, чем о родных детях. Лишь этих собак, собственно, и можно считать домашними животными, тогда как прочие ездовые собаки остаются совершенно дикими и постоянно сидят на привязи.