— Лэн, о чем ты говоришь?

— О том, крошка, что ты опоздала на целых полчаса.

Она удивилась.

— Ты меня уволишь?

— Да нет. Тебя ждет публика, ангел мой. Люди вырывают друг у друга газеты. Красавица-пианистка спасает мать и тетушку-голландку из когтей убийц. — Он засмеялся. — Мне нравится. Это будоражит воображение. Теперь ты заведешь их так, что они будут приходить снова и снова.

Заведешь их. Джулиана улыбнулась. Поклонники Д. Д. Пеппер, оказывается, не так уж сильно отличаются от ее публики.

— И кем я должна быть сегодня?

— Самой собой, детка. Только ею ты и можешь быть.

Она нанесла на волосы зеленый гель, надела белое платье из прозрачного шифона пошива 1919 года, длинную, до пят, шубу из белой норки, белую шляпу, белые ботинки, белые перчатки и вызвала такси. Лэн встретил ее у дверей клуба.

— Ого, — произнес он, ухмыльнувшись.

— В Симфоническом зале Бостона я бы не появилась в таком виде, но здесь, по-моему, это то, что нужно. Конечно, в джазе я новичок, и мне еще многому предстоит научиться, — сказала она, — но все-таки я надеюсь вскоре выпустить диск со своими любимыми, — она усмехнулась, — мотивчиками.

— Ты что, так и будешь разрываться между концертами и клубом?

Она кивнула.

— Теперь я буду давать меньше концертов. Ни к чему устраивать по сотне концертов в год, но я не хочу отказываться от них совсем, Лэн.

Он не мог скрыть своего облегчения.

— Отлично, детка. Я ведь тоже не собираюсь отказываться от Д. Д. Пеппер. Она забавная, взбалмошная — и чертовски талантливая. И мне бы хотелось, чтобы она была рядом, если, конечно, она не против.

— Она не против.

— А что скажет Шаджи?

— Тут уж не ему решать, и он это знает. Шаджи, конечно, не понимает меня и никогда не полюбит джаз, но он меня не бросит.

— Ну что ж, значит, все нормально? И тебе не хочется, чтобы маэстро понял тебя?

— Нет, не хочется, — сказала она. — Все нормально, Лэн.

Она отыграла первую часть вечера и прошла в бар, чтобы выпить бокал минеральной воды. Лэн сказал, что она-таки завела публику. Она огляделась и только сейчас услышала аплодисменты, радостное гиканье, одобрительные возгласы, только теперь заметила, что стоит босиком. Она позволила себе забыться так, как никогда не позволяла, выступая в Карнеги-холл.

Лэн кивком головы показал ей на дальний конец бара.

— К тебе пришли.

Джулиана, потягивая воду, обернулась и застыла. Мэтью Старк.

— Только скажи, и я выкину его.

— Нет, я справлюсь сама.

Лэн хмыкнул.

— Думаю, крошка, справишься. Конечно, справишься.

Она, легко ступая по полу босыми ногами, подошла к нему и облокотилась о стойку. Она почувствовала, как пот струйкой стекает меж грудей, — словно это Мэт опять ласкал ее кончиками пальцев.

— Привет, Милашка, — проговорил он, и легкая, еле заметная усмешка пробежала по его губам. Темные глаза, не отрываясь, смотрели на нее. — У тебя красивые волосы. Прямо под цвет глаз, да? Смотри только, чтобы кто-нибудь не увязался за тобой и не навешал на уши сладкой ваты.

— Мэтью. — Она сама услышала надежду и призыв, прозвеневшие в ее голосе. Услышал ли он? Поймет ли, как она нуждается в нем? Она не видела его всего четыре дня, но они показались ей вечностью. Та ночь в Вермонте изменила все. Узнав его, она уже не может жить, как жила прежде. — Я думала, ты работаешь над статьей.

— Фелди опубликует сухие факты. Их вполне достаточно. О Камне Менестреля там ничего не будет. — Мэтью улыбнулся. Он молча разглядывал ее; ему нравилось, как она держит себя в руках, как щурится, нравилось смотреть на эту женщину — великолепную, зеленоволосую. Другой он никогда не захочет. — Так что налог на алмаз тебе платить не придется. Что ты собираешься делать с камнем? Или ты не скажешь мне об этом?

Она пожала плечами.

— Думаю, он должен вернуться обратно в древнюю легенду.

— То есть, ты по-прежнему будешь хранить под ним рецепты своих джемов? Скажи-ка мне, Д. Д., она же Джулиана, какие у тебя планы на рождественские каникулы?

— Наконец-то выберусь в Вермонт.

Она говорила правду, хотя и рассчитывала, что поедет туда не одна. Она не знала, как ей пригласить Мэтью, и уже перебрала все возможные предлоги. Даже подумывала, не заставить ли его улаживать с Шаджи вопрос об автомобиле. «Ты потеряла мою машину! — бушевал Шаджи. — Это все твой джаз! Ты ходишь, словно пьяная! Верни мне машину!» Но сейчас он, положившись на ее слово, уехал отдохнуть в Калифорнию, где у него был дом, Абрахам Штайн должен с нарочным отправить бандероль в Вермонт. Камень Менестреля вернется на свое место, и она опять будет хранить под ним рецепты. Она обдумала несколько возможных вариантов. Передать его в музей, выбросить в океан, отдать матери, или тетке, или Абрахаму Штайну. Но в конце концов решила оставить у себя. Только Пеперкэмпы знают о его существовании... И Мэтью.

Она должна продолжить четырехвековую традицию.

— В Вермонт? — переспросил Мэтью. — Удивительное совпадение. Я тоже еду туда. — Он заметил крошечную капельку пота, выступившую на ее правом виске, и ему страшно захотелось смахнуть ее пальцем, но он удержался. Пока. — Там, на Баттэнкилл-ривер, стоит маленький домишко, ужасно холодный, но когда ты лежишь под грудой одеял с красивой зеленоглазой блондинкой... Она играет на фортепиано — все больше классику, но, думаю, недалек тот день, когда она прославится как джазовый музыкант. Я, конечно, не могу сказать наверняка. Я знаю ее совсем недавно. Но это не имеет значения, я люблю ее.

— Мэтью, ты говоришь серьезно?

— Конечно. — Он улыбнулся. — Меня беспокоит только одно: я не уверен, нравятся ли ей мои ботинки.

— Она обожает твои ботинки, — сказала Джулиана. У нее вдруг перехватило дыхание. — И твою черную кожанку. Они кажутся ей очень сексуальными. Так же как и человек, который носит их. Она любит его.

Он рассмеялся, не сводя с нее глаз.

— Кажется, твоя непредсказуемость проняла меня всерьез. Как ты думаешь, если я поцелую тебя, Лэн не вышвырнет меня отсюда?

Она хмыкнула.

— Тебя это очень волнует?

— Рискнуть стоит, и все-таки я постараюсь сделать это быстро.

Но поцелуй получился долгим. Они оба постарались.

— А что у тебя в «Газетт»? — спросила Джулиана. — Разве Элис Фелдон не ждет твою статью?

— Уже нет.

— Ты что, больше не будешь писать?

— Напротив, любовь моя, — сказал он, снова целуя ее. — Как раз буду.