На сборище все одевались в самое лучшее, нарядился и я. Леггинсы из темно-синей шерсти и шерстяная рубашка алого цвета, отделанная ярко-синим и белым, сошедшие с ткацких станков моих жен. Высокие сапоги и куртка из оленей шкуры, при этом куртка усеяна золотыми кольцами. Плащ из меха черного медведя, с которого я сам его снял; плащ был отделан каймой темного пурпура, застежки были из серебра. Пояс для ножей был из красного бархата, вымененного у моуи, городская вещь, так же как и два железных ножа в Нем. Я позволил Моке побрить мне лицо бронзовой бритвой, потому что у нее не дрожала рука.

Она уже опять распухала, еще один дуэт мальчиков, возможно. Вид ее живота терзал меня, напоминая о Тафре. Чувствуя свое бессилие в этом случае, я старался отогнать эти мысли прочь.

У меня на выгоне был достаточный выбор лошадей; мы съели многих в голодную зиму. Я сел в седло и вскоре выехал с родными моих жен, по традиции женитьба роднила и мужскую часть семьи. Я знал, что могу доверять Доки, родственнику по линии Асуа, и Финнуку – отцу Чулы, так же мало, как и остальным, а старшим братом Моки был Урм, тот, кого я сбросил в моем испытательном бою на воина. Я сломал ему ногу, и она плохо срослась, так что у него не было особой причины благословлять мое имя.

Мы въехали на долину собрания в полдень, когда солнце стояло подобно золотому щиту прямо над колоннами черных сосен в конце дороги.

Вожди крарлов встречались здесь ненадолго, обменивались рукопожатиями и сувенирами. Семьи выплачивали Кровавые Выкупы, и начинались новые враждования. Вскоре воины напивались и затевали поножовщину, когда мочились на деревья.

Внизу у костров сыновья вождей находили обычные предварительные способы для соперничеств и состязания, скакали на неоседланных жеребцах, метали копья в мишень или просто пили на спор, пока не падали ничком или не выхватывали ножи и сваливались замертво. Я не участвовал в пьянстве, будучи не в состоянии проглотить больше одной чаши. Но моя гордость заставляла меня участвовать в других состязаниях. Каждый год они вызывали меня испытать мой лук или копье, или ту или другую лошадь, все время молясь своим демонам, чтобы я опозорился, но я разочаровывал их и всегда побеждал. Они никак не могли научиться. Вскоре я выиграл у них набор прекрасных очищенных стрел из белого дерева с алым оперением, десять бронзовых колец и чей-то плащ из волчьей шкуры.

Ничто в природе или моей голове не говорило мне, как изменится моя жизнь за этот день, не предупреждало меня об охотнике, нацелившем древко своего копья в мою спину.

Выше по склону был родник с чистой водой, куда я отвел своего коня напиться на закате. Пока он пил, я стоял под деревьями и оглядывал сначала долину, которая превратилась от костров в тарелку, полную дыма, потом высокую гряду горных чащ на западе и севере.

Сосны, подобно стойкам темного ткацкого станка, ткали гаснущий закат солнца между стволами. Это был хватающий за душу свет, красный, умирающий свет, но чистый, как кристалл. Горы стояли на фоне этого света в сгустках тени и гребнях пламени, и каждая была похожа на огромный гаснущий уголек в очаге солнца.

Потом полыхнула вспышка, как искра из этого очага. Потом еще и еще.

Я вгляделся туда, откуда вылетали эти искры, и увидел, что некоторые из горных теней ожили и надвигались с запада зубчатой волной.

Я приставил руку к глазам, заслоняясь от солнца, и разглядел всадников, скакавших с запада, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, и искры летели из драгоценных камней на их одежде и сверкали в поводьях их высоких коней. Драгоценности и кони пришпорили мою память, и бесчисленные рассказы всплыли в моем мозгу.

Я оставил своего коня у водопоя. Обеспокоенный, он повернулся и наблюдал, как я бегу вниз по склону к долине собрания.

Я довольно быстро нашел своего отца Эттука в зарослях колючих деревьев. Он углубился в азартную игру в кости, только что проиграл золотой самородок и гремел про несправедливость, и пил как водосточная труба. Они все были пьяны, но по сравнению с Эпиком казались трезвыми. Поблизости на костре жарился скелет тощего оленя, брызгая на них вонючим жиром.

– Мой вождь, – сказал я, – я должен поговорить с тобой.

Он кивнул мне, на лице его застыла маска веселья, а глаза были затуманены неприязнью и пивом.

– Мой сын Тувек, – сказал он. – Привет, мой прекрасный сын от моей прекрасной темноволосой кобылы, моей женщины, которая делает мне мальчиков, которая даже сейчас готовит мне нового прекрасного Тувека в своем животе. – Он потряс мешком с пивом, и окружающие загоготали, салютуя его мужской силе.

– Отец, – сказал я, – выпей воды, чтобы прочистить мозги. Что-то происходит. Тебе бы лучше протрезветь.

Это был неподходящий тон для сообщения моей новости. Но в раздражении мне было не до того.

Он оторвался от игры в кости, вскочил, проливая пиво на рубашку, стиснув желтые зубы. Уже полгода он доставал бровями только до моего плеча, что его не устраивало. Он размахнулся своей потной лапой и ударил меня по лицу. Я не стал уворачиваться, хотя мог сделать это; он был медлительный, как патока. Я даже не покачнулся – красный боров был сейчас как подушка, никаких мускулов – но моя собственная рука инстинктивно начала подниматься в ответ. Я бы расплющил ему нос, если бы позволил себе закончить движение.

Я остановил себя и сказал:

– Мой вождь, какие-то всадники приближаются к долине. Сомневаюсь, что намерения их мирные. Судя по украшениям, это могут быть городские налетчики.

Эттук не услышал. Он разрывался от бешенства.

Я еще спокойнее сказал:

– Прошу прощения, мой вождь. Это я пьян; я говорил необдуманно. Я спешил предупредить крарлы.

Поднялся другой вождь; он заревел, и мужчины стали затаптывать костры.

И тут прогремел голос, который заставил замолчать нас всех.

Казалось, небо над головой раскололось вдоль белого металлического шва; после этой распиливающей, пронзительной трещины ударил раскат грома, взрывая землю.

Почва задрожала. Запахло горящими деревьями. Поднялся черный дым, извиваясь и клубясь, и оставляя за собой красное месиво. Из этого красного месива, спотыкаясь и пошатываясь, поднялись мужчины без рук или лиц. Закружилась собака, пронзительно лая, половина живота у нее путалась между лапами.

Когда схлынула кровавая волна, сверхъестественное распарывание неба повторилось. Люди распластались ниц, как перед богом. Этот гром ударил дальше, к северу. И из того района взмыла вторая кровавая волна криков и ужаса и спала, иссякнув. Я ничего не знал до этого о городских пушках и железных снарядах, которые из них выпускались. Этот первый урок был основательным. В первый раз меня охватил настоящий ужас. Для меня ужас выражался в полной беспомощности перед механизмом, не знающим законов, неуязвимым.

Мы лежали на дне долины, ожидая смерти. Смерть еще дважды прочесала долину. И, наконец, настало время, когда она не возвратилась.

Наступило временное затишье, не тишина, а какое-то сдерживание звуков и криков, и через это марево дыма и копоти на западном склоне загрохотала лавина. Никакого кия, никакого улюлюканья бойцов в атаке. Только стук копыт и звенящее пение отделанных драгоценностями доспехов. Что-то заставило меня пошевелиться и попытаться слепо подняться, обнажив в оскале зубы.

Я понял, что лежу на матрасе из пепла и веток, в крови, своей или чужой. В это мгновение какой-то зверь с всадником на спине влетел в колючий кустарник.

Это был конь, черный и лоснящийся, как акулья кожа, с вытянутой по-змеиному тонкой шеей и широко разинутой пастью. Всадник был в слепящих, как молния, украшениях и зияющих дырами истрепанных мехах. У него было золотое лицо, лицо золотого ястреба, а над ястребиным гребнем знамен развевались волосы цвета белого шафрана.

Он не взглянул в мою сторону, вероятно, посчитав меня мертвым.

Сплетения колючек раздвинулись. Конь и всадник исчезли.

После этого наступила тишина. Я скинул труп со своих ног и встал, осматриваясь по сторонам, отупело вспоминая, где я и кто. Вскоре я протиснулся сквозь обломки деревьев. Жарившийся скелет оленя увеличился в размере благодаря человеку, упавшему сверху, и теперь они жарились вместе. Вдоль долины видна была тропа, промятая всадниками, как след, вырезанный в щетке. Они выстрелили своими адскими молниями, затем проскакали по краям месива, сгоняя людей впереди себя, как умные волки поступают со скотом, а затем, сбив их в стадо, погнали маршем-броском через горные хребты прочь. Был небольшой бой, очень короткий. Никто с золотыми и серебряными лицами не остался кормить ворон, пронеслись без потерь, дьявольские кони перескакивали через скалы и рубиновые сумерки, как будто к их ногам были прикреплены крылья.