Он стоял прямо перед той ведьмой. Оба молчали. Графиня, испуганно приоткрыв рот, прислонилась к стене.

– Вот и конец, – сказал капитан.

В этот момент она заметила меня и прошептала:

– Джон… Джон… ты ведь не позволишь…

– Графиня… – по-мужски твердо ответил я. – Не стоит и пробовать… Умного человека можно обмануть самое большее дважды.

– Ван дер Руфус схвачен нами, экспедиция возвращается, и все подробности дела вскоре будут выяснены, – сказал Ламетр.

К ней постепенно возвращалось спокойствие.

– Что ж! Отправьте меня к губернатору!

– Нет! Мы будем судить вас!

Она испуганно повернулась к двери. Там стоял Альфонс. Графиня вновь прислонилась к стене и, растерянно глядя на него, забормотала:

– Граф… Ларошель… Ларошель…

– Да, Катарина, – сурово проговорил Альфонс – Граф Ларошель! Тот самый, которого вы превратили в Альфонса Ничейного. Это я предупреждал анонимными письмами всех, кого вы пытались поймать в свои сети. Вы превратили графа Ларошель в преследуемого всеми убийцу, а ведь это вы убили Андреа Мазеа!

– Неправда… – начала она, но у нее сорвался голос… Несколько мгновений она стояла, неподвижно глядя на дверь, а потом вскрикнула так, что меня до сих пор мороз пробирает, когда я вспоминаю об этом.

В дверях стоял человек с желтым, как лимон, лицом.

– Катарина, – негромко сказал Мазеа. Прижавшись к стене, графиня безумными глазами смотрела на бородатого мужчину.

– Анд…ре…а… Нет! Уйди… уйди… не вынесу…

– Вы должны дать письменные показания, – сказал Альфонс, то есть… Господи, как странно: граф Ларошель? Кто бы мог подумать?!

– Я все… – почти беззвучно прохрипела она, – сделаю… только пусть уйдет… этот… человек… пусть он уйдет…

– Письменные показания!

– Да, да… – Она села. – Что писать? Альфонс положил перед нею бумагу и карандаш.

– Напишите, как был убит капитан Мандер и как удалось с помощью радиограммы обмануть капитана Ламетра!

Ее окружали молчаливые, угрюмые люди.

– Его брат… – пробормотала она, глядя на Мазеа. – Да… у него был брат… Но эта борода…

Внезапно графиня с отчаянным видом начала быстро писать… Минут через десять она протянула нам написанное.

– Здесь… все… А теперь… вы… арестуете меня? Или… убьете!

Судя по всему, ей уже окончательно стало ясно, что бородатый Мазеа всего-навсего брат убитого.

Ламетр прочел написанное, сложил листки и сказал:

– Я бы отпустил ее. Я не мщу женщинам. То, что она сделала мне, я прощаю.

– Альфонс… – прошептала графиня. – Я уйду в сестры милосердия… в монастырь… Сжалься…

Альфонс вздохнул.

– Ладно. Если Ламетр готов отпустить… Передо мной ты виновата не больше, чем перед ним. Я прощаю тебя, Катарина.

Она повернула ко мне свое ангельски красивое лицо. А, по сравнению с другими, мне совсем не к лицу мстить ей.

– Я прощаю!

– Я тоже прощаю, – сказал Мазеа. – И спросите у Андреа – может быть, и он вас простит. Он очень любил вас.

Дальнейшее произошло так неожиданно, что мы не успели даже пошевельнуться.

Вспышка… грохот выстрела…

Красавица-графиня лежала на земле с простреленной головой. На ее лице все еще блуждала та же печальная улыбка.

Глава пятнадцатая

ЭПИЛОГ

Мы предали земле эту женщину в самый разгар сезона дождей, когда по необычно зеленому морю непрерывно бегут высокие, пенящиеся волны. Похоронили мы ее как следует, ведь никто не вправе мстить умершим.

Фрезер в сопровождении туземцев появился как раз в тот момент, когда мы с обнаженными головами стояли вокруг могилы.

– Кого это вы похоронили?

– Грешницу.

На кресте Альфонс вырезал:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ

КАТАРИНА ГЛАМАРДА

ДА СМИЛУЕТСЯ НАД НЕЮ ГОСПОДЬ!

Мазеа, отрастивший бороду, чтобы быть похожим на покойного брата, на следующий день сбрил ее и исчез.

Куда он направился в этих диких, богом забытых местах, жив ли он или умер? Не знаю. Больше мы никогда не слышали о нем.

– Она убила моего лучшего друга, и все же я не мог забыть о ней… Из графа Ларошель я превратился в бездомного скитальца.

Мы сидели в большой барке – дальше мы продолжали свой путь по морю – и Альфонс рассказывал негромко, словно про себя. Катились ярко-зеленые, прозрачные, с пенистыми гребнями волны… Низко кружась над водой, кричали чайки. Юго-западный ветер нес с собою удушливую жару. Длинные листья пальм на берегу шевелились, словно усики уснувших жуков. В такую погоду у человека беспокойно колотится сердце – сирокко…

Если бы пошел настоящий, проливной дождь, может быть, стало бы легче… Но даже в сезон дождей бывают такие моменты, когда с юго-запада прорывается не ветер, а жгучее, огненное дыхание пустыни…

– В Южной Америке, – рассказывал Альфонс, – я случайно встретился с одним музыкантом-испанцем, земляком Катарины. От него я узнал, что эта девушка в пятнадцать лет бежала из дому. В деревне ее хотели побить камнями, потому что из-за нее один парень убил ножом сельского учителя. Бежала она с врачом, бросившим ради нее свою семью. Врач этот вскоре окончательно опустился и умер в барселонской больнице. Выяснилось, что его отравили.

«Кто же мог его отравить?» – спросил я у музыканта. – «Я, сеньор. Поэтому мне и пришлось бежать в Южную Америку.» – «Но за что?» – «Из-за Катарины. Она уговорила меня пойти на это, потому что не любила врача. Потом она бросила и меня, прихватив с собою все мои деньги. Мне пришлось долго скрываться, но я слыхал, что она вышла замуж за какого-то Андреа Мазеа…» – «Почему же вы не разоблачили ее?» – «Я ее любил…»

– Вот так-то, – закончил Альфонс. – Я бросил ее. Те деньги, которые еще у меня оставались, достались ей, а я с тех пор стал Альфонсом Ничейным – ведь граф Ларошель разыскивался за убийство Андреа Мазеа. Я следовал за Катариной по всему миру, оставаясь невидимым. Там, где кто-нибудь попадался в ее сети, я старался немедленно разоблачить ее.

– Это были вы! – воскликнул капитан.

– Да. Один раз я потерял ее след. Она уехала на Мадагаскар и там стала женой несчастного Мандера. Конечно, брак не был действительным, ведь она не была разведена со мною. Когда она неожиданно появилась в Оране с вами, капитан, я написал и вам. После того, как вы оставили ее, пришел черед Ван дер Руфуса. Голландец тоже порвал с нею после моего письма, но деловые отношения с Катариной продолжал поддерживать. Ван дер Руфус означал для нее возможность добиться, наконец, цели: стать невероятно богатой, благодаря участию в афере с алмазами, и отомстить капитану Ламетру… Хиггинс – молодой, неопытный офицер – стал орудием в ее руках. Чтобы ей и здесь не встало на пути мое анонимное письмо, эту связь она держала в тайне.

…Снова пошел дождь. Над морем, словно густой дым, плыл горячий, удушливый туман.

Из зарослей на берегу медленной, покачивающейся походкой появился орангутанг и начал скалить зубы.

– Кого же она действительно любила? Ведь был же кто-то, кого она любила по-настоящему? – спросил Фрезер.

– Я думаю, по-настоящему она не любила никого, – задумчиво ответил Альфонс.

В этом мой друг ошибался. Мне кажется, что на мне немного обожглась и графиня…

К рассвету мы были неподалеку от канонерской лодки – там, откуда начинался наш путь.

– Слава богу, мы не опоздали, – сказал капитан. – Первые выстрелы еще не раздались. В любом случае атака начнется с обстрела корабельной артиллерией джунглей, где концентрируются негры.

– Я знаю, когда это произойдет, – неожиданно проговорил Турок.

– Откуда?

– Графиня беседовала с Хиггинсом, и тот сказал ей, что атака начнется, когда оранское радио передаст сигнал «En avant».

– Выдать военную тайну!.. За одно это Хиггинс заслуживает расстрела!

– Он сказал еще, что сигнал будет передан, когда прибудут дополнительные подкрепления из Сахары. Это и будет означать «En avant».