Мы двинулись в ту землю и шли, куда вела нас дорога.
Земля была пустынна. Всё разрушено, заброшено и запущено.
Не то от солнца палящего, не то огнём сожжено — не знаю, но жутко было смотреть кругом. Ни деревца, ни кустика, ни травинки. Только вдалеке, по сторонам дороги, виднелись старые полуразрушенные лачуги. Около них, как тени, бродили тёмные и худые люди. А кругом — всё занесено пылью и песком, как от бури и огня.
Люди там прятались и боязливо оглядывались, словно опасались преследователей и грабителей.
Мы шли по дороге. Всё пустыннее становилось крутом, и всё больше виднелось на жёлтом поле белых человеческих костей. Далеко впереди поднималась высокая башня, и мы быстро приближались к ней.
Меня удивляло, что люди в том краю были такие одичавшие и перепуганные. Я присмотрелся к ним: такие же люди, как и мы, только лица ужасно худые, измученные и дрожат от тревоги. Все испуганно оглядываются и всё что-то прячут. Жилища их были разрушены и обветшалые, а тела прикрывала ветошь, Люди бродили почти голые.
Вдруг я заметил среди развалин каких-то страшных зверей. Полузвери, полулюди. Ходят на двух ногах, но видом схожи с медведями, волками и тиграми. Завидя их, люди стали метаться от ужаса. Эти зверо-человеки нападали на людей, отнимали у них хлеб, детей и разрушали лачуги.
Жалость к людям и гнев к их мучителям переполнили моё сердце, и я бросился к Старцу, умоляя его о помощи. Старец велел мне успокоиться и молча следовать дальше.
Но я не мог быть спокойным, ибо началось нечто ещё более ужасное… Зверо-человеки бросали на людей железные крючки, привязанные к верёвкам и цепям. Крючки вонзались в людское тело, и зверо-человеки тянули свою жертву по земле и пыли. Вал криков отчаяния, воплей и стонов покатился над выжженной пустыней, когда зверо-человеки стали тащить по земле детские тела, пронзённые железными крючками! У меня, не было больше сил терпеть, я бросился со слезами к Старцу: "Отец милый! Да чего же мы смотрим?! Да как можем допустить это? Защити их! Дай мне меч свой, я пойду и буду рубить это зверьё!"
Я плакал, а Старец тихо и ясно сказал: "Здесь мы не можем никого спасти и защитить. Спасаться и защищаться они будут сами. Мы только можем дорогу освободить и указать на неё… Ты не тревожься, мужайся и будь терпелив, ибо ещё большие ужасы попадутся тебе на пути в чужих землях. Слушай, внимай и молчи. Теперь ещё не поймёшь всего, позднее уразумеешь… Идём, сын мой!"
Я горестно подумал: "Он же сам говорил, что по ту сторону границы люди живут хорошо, а тут что?"
Старец опять посмотрел на меня с улыбкой, как смотрят на маленьких детей, и молвил: "Было бы у тебя право, сын мой, на переход в чужую землю, тогда бы я повёл тебе прямо в ту землю, где люди живут хорошо и свято. А без права надо тайно проходить много земель, далеко кружить… Но не горюй, зато многое увидишь!"
Бескрайней была угрюмая земля горя и отчаяния! Мы шли и шли к башне, а она росла, но ещё была далеко. По сторонам дороги виднелись развалины старых башен. Судя по их остаткам, они были когда-то огромны. Развалины обуглены, засыпаны пеплом, и подле них лежат холмы человеческих костей.
Сначала нам попадались на пути руины древних башен и кости подле них, тоже древние, источенные и посеревшие. Чем дальше мы шли, тем свежее становились развалины и кости. Последние руины ещё дышали гарью пожарищ, и на костях людских была кровь и куски мяса.
Уже совсем близко была громадная, страшная башня, терявшаяся вершиной в чёрных тучах… "Это и есть Вавилонская башня!" — подумал я.
Мы подошли к какой-то странной стене. Она была очень высока и сделана не то из терниев, не то из заржавевшей, бурой колючей проволоки, Колючая ограда была вся окутана чем-то серым, похожим на траву, водоросли и мусор, который остаётся на кустах после весеннего паводка. Высокая стена, и ничего за ней не увидишь. А подле стены глубокий, как пропасть, ров. Я вспомнил о персидских городах, окружённых рвами с водой, о которых рассказывал когда-то старик. Но, подойдя поближе, увидел во рву не воду, а огонь… Он полыхал грозным пламенем, и к краю рва нельзя было даже приблизиться.
Старец взмахнул рукою, и я вместе с ним поднялся в воздух. Мы пролетели над рвом и терниями ограды и очутились на громадной площади перед самой башней.
Страшный грохот, треск, шум и рёв встретили нас на площади. Я не мог сразу понять, что там происходит. Видел только тёмные тучи не то дыма, не то пыли, которые крутились воронками, клубами поднимались вверх и окутывали башню. Из этих чёрных клубов и слышался грохот и рёв. Я оробел от жуткого грохота и стона, почуял что-то недоброе и страшное, что может с нами здесь стрястись. Но я ничего не понимал и спросил Старца: "Что там такое, отец?"
"Увидишь сам, сын мой. А спрашивать у них не надо и говорить с людьми этой страны не надо. Не бойся и молчи, Нас никто не увидит и ничего не спросит, для нас они — слепые… А сейчас поднимемся в башню".
Башня была тёмная, мрачная и наводила, когда на неё смотришь, жуть. Как бесконечная дорога, уходят стены в небесную высь и теряются в облаках… Стены её покрыты окнами или дверьми, и под каждым — балкон, похожий на высунутый изо рта язык. И множество-множество таких дверей, подобных разверстой пасти, и балконов, языкам подобных.
Когда мы подходили к этой ужасной башне, казалось, она наклонилась на нас и вот-вот рухнет!
Мне стало страшно, и я отвёл от неё глаза. В другой стороне от башни я заметил не то ярмарку, не то базар. Там была тьма людей. Люди толпились, шумели, кричали, как лихие торговцы или цыгане. Да и лица у них были смуглые, как в саже. Худые и совсем голые люди…
К башне прилегали какие-то пристройки. По крышам похожи на храмы, а стены мрачные и совсем не похожие на церковь. А что происходило на площади, я так и не разглядел. Чёрный дым поднимался и поднимался кверху. И мне казалось, что это сам чёрный дым скрежещет, вопит и гремит.
Я не вытерпел и спросил Старца: "Не война ли там?" Но Старец сказал: "Нет, это бесовские ристалища. Когда взойдём на башню, ты сам их увидишь".
Вход на площадь, где гремело бесовское ристалище, был через башню. Я заметил ворота, ведущие во двор башни. Через ворота входили и выходили люди, и люди необычайно страшные. Вернее, они могли называться людьми только потому, что ходили на двух ногах и речь их напоминала человеческую, но подобие они имели звериное. Когда же я стал присматриваться к ним, то мне показалось, что это люди, надевшие на себя звериные шкуры. Одни носили волчьи, другие — собачьи и медвежьи, третьи одеты в свиные и львиные. Я никак не мог понять, что это за ряженье и к чему эта страшная комедия? И лица свои они не показывали, на них были надеты звериные головы с выколотыми глазами, разверстыми и окровавленными пастями.
Старец сказал мне: "Чем страшнее и омерзительнее они одеты, тем больше страха наводят на голых-чёрных и тем большими почестями у них пользуются".
В ворота входили только зверо-люди. Голых-чёрных-худых не впускали, да они, видно, и сами боялись к ним приблизиться.
Тут был ещё один забор. Не тот, в котором я видел огонь, а другой, огораживающий двор башни. Он был подобен круглому мосту из каменных плит, но плиты эти лежали не на столбах, а на людских спинах и головах. Плечо к плечу стояли под мостом люди, и так трудно было им держать мост на плечах, что ноги их вросли в землю, а головы свернулись на плечи. Каменный мост подпирали и мужчины, и женщины, но я не мог ещё понять: живые это люди или изваяния?
А на мосту вместо ограды, как столбы, стояли другие человеческие фигуры. Они были скованы четырьмя рядами цепей, проходивших от шеи к шее, от пояса к поясу, от колен к коленам, от щиколоток к щиколоткам. На головах их были шлемы с рогами, а на груди каждой висел человеческий череп. Я так и не мог понять: живые они или так искусно изваяны, что трудно отличить от живых?