— Так ведь собаки? Они так лают только на амикана… — крутя головой во все стороны, отозвался Коля.

— Этот амикан сейчас от нас за тридевять земель! И потом, ты что всерьёз решил его завалить из тозовки? Не мог взять мой двенадцатый? Ладно медведь оказался покладистый и собаки добрые, иначе была бы у зверюги из нас обоих знатная закуска! — подтолкнул я голого эвенка к входу в избушку.

— Не хватало, чтобы ты ещё заболел! Давай одевайся, поклюём и пойдём. Времени у нас в обрез! До вечера надо успеть добраться до места, где ты потерял Сурова. Поиск начнём оттуда.

Николай не возражал. Он по-быстрому облачился в свой охотничий наряд, пододвинул к себе миску и молча стал есть.

— Ну вот, кажется, и «заморил червячка», — сказал я, подымаясь из-за стола. — Давай заканчивай и вперёд! Чаи будем распивать на месте.

— У тебя там не червячок, а целая змея, — покосился на мою пустую чашку эвенк.

Слова охотника, несмотря на внутреннюю тревогу, меня рассмешили.

— С тобой не соскучишься, Коля. От одного твоего вида медведь дал такого дёру, что придётся теперь идти без собак.

— Они нас догонят. Никуда не денутся, — пробурчал охотник, накидывая на плечи потку.

До тех мест, где Николай потерял Юрия Петровича, мы добрались без приключений. Собаки нас догнали по следу на полпути. По мелкому снегу идти было легко и приятно. Пересекая ягельники, мы набрали для себя немного брусники, выкопали из-под снега несколько мёрзлых белых грибов и, придя на бивак эвенка, тут же стали готовить ужин. Николай нарезал ломтиками лосиное мясо, отогрел его на огне разведённого костра и стал нанизывать на берёзовые шампуры. Я, наблюдая за его суетой, протянул ему нарезанные грибы и наказал будущий шашлык посолить.

— Оленью еду ешь, — взглянул на белые грибы эвенок. — Я такое не кушаю.

— Ты ешь вот такое, — показал я ему на накрытую снятой шкурой груду лосиного мяса. — И мне на вопрос так и не ответил: зачем добыли зверя? Неужели намеревались вдвоём зажевать такую тушу? И запора не побоялись!

— От лосятины запора не бывает, скорее понос, — отвернулся охотник.

— Какая разница? — продолжал наступать я на него. — Ты вот у меня в животе змею обнаружил, а у самого в пузяке крокодил! Здесь килограммов триста, не меньше, — показал я на сложенное мясо.

— Однако, будет больше, чем три центнера…

— Вот видишь! — перебил я охотника. — У кого аппетит: у меня или у тебя? Я вот и грибами наесться могу. А тебе лося подавай, да поздоровее! Наверняка затея добыть зверя была твоя, а не Петровича?

— Моя, — согласно кивнул охотник.

— Я не пойму, зачем?

— Домой хотел отправить, на стойбище…

— Как? — изумился я. — Здесь вертолёт нужен!

— У меня тут недалеко берестянка. Пока речка не замёрзла и мясо можно отвести, и глухарей пол-лодки на ярах настрелять…

— Ах, вот оно что! Тогда всё понятно. Только вот какое дело — про добытого вами лося никому ни слова. Ты ведь знаешь, какие у нас законы. И я его не видел. Просто потерялся человек, а как значения не имеет… Иначе тебя оштрафуют, а Юрию Петровичу прилепят ярлык браконьера. Договорились?

— А с мясом что делать? — спросил эвенк.

— Как что? Вместе дотащим его до твоей лодки. Ты отправишься по воде, а я пешком по борам. Вот и всё. Привезёшь свою добычу своим. Сколько тебе придётся пройти заломов?

— Пять.

— Ничего себе! Пять раз будешь разгружать и снова загружать свою лодку! Если окажусь рядом, то помогу.

— Ты уйдешь вперёд, Гера, речка на одном месте крутит… Пока я доберусь, ты уже будешь пить чай у себя в Центральном. Но всё равно спасибо тебе, что ты отдал мне лося! — с благодарностью посмотрел на меня охотник.

— За что? — опешил я. — За что ты меня благодаришь? Не я же его добыл?! И потом, если бы я его и застрелил, то всё равно отдал бы его тебе. Он мне не нужен.

— Ты совсем другой, — задумчиво проговорил эвенк, глядя на свет пламени. — Все, кто до тебя у нас работал, что бы мы для себя ни добыли, у нас забирали. Говорили, что если мы им добровольно не отдадим, то на нас будет составлен протокол. И нас будут штрафовать, а то и посадят в тюрьму. Тюрьма для эвенка хуже смерти, — вздохнул молодой тунгус.

— Неужели всё, что ты сейчас мне сказал, правда? — спросил я его.

— А зачем мне врать? Ты ведь знаешь, Гера, нашего участкового Клешнёва?

— Как не знать? В одном посёлке живём.

— Он с нас и со староверов дань берёт, — грустно усмехнулся рассказчик.

— Какую ещё дань?! Ты говоришь какие-то странные вещи! — подал я готовый шашлык Николаю. — Ну-ка расскажи поподробнее?

— Только ты никому, что от меня сейчас узнаешь, не рассказывай. Особенно участковому. Иначе он меня посадит.

— Как так посадит?! Да у него и прав-то таких нет! Ты что несёшь? Почему ты его так боишься?

— Его все эвенки боятся. И чудиновские староверы тоже.

— Ты мне про дань расскажи, — напомнил я ему.

— Дань мы ему платим за то, что он знает, какие у кого ружья.

— Но ведь вы охотники, и у вас должно быть оружие. Без него в тайге никак, — недоумевал я.

— С гладкоствольными всё в порядке. К ним Клешнёв не цепляется. Беда от того, что он знает о наших винтовках. Вот она тозовка промхозовская. Её выдают только на охотничий сезон, — показал на свою малокалиберку эвенк. — Но у меня есть ещё и своя. За неё мне и приходится платить.

— И сколько с тебя берёт наш участковый? — посмотрел я на Лихачёва, поворачивая над углями шомпол с лосятиной.

— Три хвоста в год, — грустно улыбнулся охотник.

— И сколько же у него таких, как ты?

— Со староверами человек тридцать.

— И с каждого в год по три соболя! Неплохо у него получается, у участкового: около сотни одних только соболей! Плюс ещё мясо!

— За мясом тоже часто наведывается. Ходит, высматривает, что мы едим. Ему ведь не докажешь, что олень домашний. Говорит, бьёте дикарей. Значит, браконьеры… Забирает мясо и уезжает.

— Но вы же на самом деле добываете диких?

— Конечно, — согласился охотник. — Одними домашними нам не выжить. Оленей у нас осталось совсем мало. Раньше было несколько тысяч, — вздохнул он.

— И куда же делись ваши олени? — спросил я Николая.

— В тридцатые годы забрали в колхоз, а потом — война! Мужиков всех на фронт. А что могут бабы? Тогда и потеряли последних оленей. Да и мужики с войны не вернулись…

Я смотрел на погрустневшего эвенка и думал.

«Вот она судьба этого маленького народа. Сначала приложило руку государство, а сейчас, когда вроде бы всё наладилось, на их труде жируют такие вот Клешнёвы. И сколько подобных ему по заброшенным сибирским таёжным посёлкам? Берут дань, вымогают, пользуясь своей властью, последнее. Может, и правы американцы, что создали для своих индейцев резервации? По крайней мере, у них там самоуправление, которое не позволяет шириться таким вот Клешнёвым, — подумал я, доставая из своего рюкзака буханку чёрствого хлеба. — Хотя, возможно, это тоже не выход».

Я смотрел на молодого эвенка и понимал, что жить в вечном страхе, как он, долго невозможно.

— Ты объясни мне, зачем твой отец откочевал с вершины речки на озеро Турэ? Сюда до вас сам чёрт бы не добрался? И дичи здесь… Сам видишь сколько.

Но на мой вопрос Николай не ответил. Он сидел, съёжившись у костра, ел лосятину и молчал.

— Ты что и сам не знаешь? — опять спросил я его.

— Так надо было… — сказал охотник нехотя. — Вообще-то эти места наши. Отсюда недалеко и я родился…

— Ваши места, а вы отсюда ушли? — не понял я его. — Что-то до меня не доходит.

— Я же тебе сказал, — посмотрел на меня эвенк. — Так надо было! Больше я тебе ничего не скажу, не имею права. Если хочешь узнать, спроси моего отца, а лучше его мать, бабушку Нюру.

— Я что-то не припомню такой? — удивился я.

— Бабушка Нюра Тугундина живёт не с нами. Её чум стоит на Чурбиге, — повернулся ко мне эвенк. — После того, как погиб её муж, мой дедушка, она предпочитает жить одна.