Между тем, за десяток дней можно было подобрать хорошие отряды, хотя бы равные роте, а на деле же такие группы, даже самостоятельно возникшие, часто «разбивались» еще в Сербии. Это было еще одним парадоксом, ибо вообще-то следовало сплачивать людей всеми способами, а тем более — боевым товариществом и землячеством. Здесь поступали наоборот. То, что местные знатоки винили во всем предательство, не совсем точно, ибо подобный хаос царил на всех уровнях и тут ни одна спецслужба мира агентов бы не напаслась, да и зачем они были нужны, коль в изобилии были свои дураки. По существу, главное препятствие заключалось в излишней бюрократичности, при которой многие офицеры продолжали держаться догм титовской власти и всех добровольцев автоматически рассматривали как «антигосударственные элементы» — четников и националистов.

Что касается четников, то это было довольно глупо. Ибо современное четническое движение сербских оппозиционных партий СРС (радикалы Воислава Шешеля) и СПО (Сербское движение обновления) Вука Драшковича, которые заявляли о себе еще до прошлой войны 1992–1995 годов, как о приемниках четников, перед этой войной вошли в коалицию с социалистами, заодно временно помирившись между собой. При этом ни та, ни другая партии отправку добровольцев не организовывала.

Впрочем, дело было тут не в идеологии, а в ее отсутствии, что подменялось повиновением системе и фактически личной безынициативностью. Приштина была тому ярким примером. Уже в самом городе чувствовалась атмосфера какой-то «временщины», словно город вот-вот должен взять противник. В городе почти не было людей в военной форме, за исключением приезжих солдат и офицеров. Местные сербы военной формы почти не носили, в отличие от той же Республики Сербской, и причиной тому была боязнь, что их увидят в ней албанские соседи.

Впоследствии, лежа в больнице, я познакомился с местными русскими женами сербов. Одна из них, Ирина из Одессы, говорила мне, что уже в мае опять в большом количестве на улицах можно было увидеть молодых албанских мужчин, довольно загорелых и со следами выбритых бород. Впрочем, тогда, в апреле, мне их видеть не приходилось, как впрочем, и многих сербов, тогда спешно покинувших Приштину. Многие окна в квартирах были разбиты, а двери домах выбиты. Все это были следы массовых чисток албанцев в конце марта, когда из квартир или домов выгнанных или арестованных албанцев, как и из магазинов, кафе, мастерских, массово выносилось всевозможное добро. В этом большую роль играли и местные сербы, иные из которых потом решили «зачистить» и сербские квартиры. Была даже применяема «антиснайперская борьба», когда какое-нибудь здание окружала группа очередных «специальцев» (спецназовцев), которых тогда появлялось немало, и под предлогом борьбы со снайперами они взламывали закрытые двери и оттуда выносили трофеи.

Бывало, что и просто кто-то входил в уже взломанные двери, ища что-нибудь полезное средь бела дня, но тогда был риск, что его могут арестовать представители полиции. И если у пойманного не было связей, то велика была возможность отправиться в тюрьму. Впрочем, для многих и это было геройством. Особо «отличались» здесь цыгане, до всех этих событий в силу своего исламского вероисповедания поддерживавших албанцев против сербов, но с переменой обстоятельств они стали горячими патриотами Югославии. У этих «патриотов» в их поселках, особенно в Обиличе — пригороде Приштины, можно было приобрести по дешевке весь ассортимент трофеев, от телевизоров до утюгов. То, что албанцы по возвращению стали их убивать и гнать с Космета, имело веские причины. Разумеется, югославская власть тогда цыган сразу зачислила в категорию жертв «албанского фашизма», выставляя себя примерными интернационалистами. Цыганам не так уж плохо было в Югославии, чего не скажешь о сербах. В самой Приштине было большое количество пустых квартир, в том числе государственных, но никто и не думал об их заселении. В подъезде, где жила Ирина с мужем и детьми, один полицейский занял большую часть квартир. И за всем этим безобразием, в конце концов, обычным явлением для многих войн, как потом стало ясно, не стояло никакой идеи, а тем более, плана. Все это поражало абсолютной бездумностью. Примеров можно привести десятки, но так как здесь идет речь о военных вопросах, то примером может послужить военная организация местных сербов, а точнее, всякое отсутствие у них какой бы то ни было военной организации.

Пусть армия не хотела отдельных четнических формирований, пусть полиция была против какой-либо самостоятельности местных сербов, но ведь тот же СПО (Сербское движение сопротивления — не путать с Сербским движением обновления СПО Вука Драшковича) местных сербов мог за год создать свое военное крыло, хотя бы просто собрать людей. Сербы на Космете в то время имели деньги и власть и могли создать свою военную организацию, готовую обеспечить оборону сербских сел. Для этого имелось достаточно материальных средств, а о недостатке оружия и говорить не приходится — его было более, чем достаточно. Однако люди проявляли большие таланты для достижения собственной выгоды, но для достижения цели войны, которая официально заключалась в защите Косово и Метохии, времени как-то не находили, во всем полагаясь на власти. То есть, как власть решит, так и будет, хотя сама же современная власть практически с самого начала еще прошлой войны, с 1992 года, обвинялась разнообразными националистами, в том числе и СПО, в национальном предательстве. В таких условиях всегда был готов ответ о превосходстве сил НАТО. Возникал тогда вопрос: к чему вообще надо было поднимать весь этот патриотический шум? Или надо было воевать, как полагается, или пытаться договориться с НАТО. По большому же счету, ничто в этой войне заранее известно не было, как и в любой другой войне. Победу одерживают те, кто сильнее духом и волей, и готовы идти на личные жертвы ради общих целей.

В этой же войне сербы не интересовались тем, что должно было их прямо касаться — ходом боевых действий с УЧК.[19] Не только официальные СМИ, но и югославские генералы всерьез уверяли, что с УЧК покончено.

Даже в Приштине многие из сербов были уверены, что УЧК разгромлена, и война на Космете уже не ведется, хотя Приштинская больница была переполнена ранеными, в основном, от рук УЧК. Отчасти для Приштины это было справедливо, так как здесь, как и в ряде более-менее крупных населенных пунктов, сохранялся довольно устойчивый мир. Здесь большинство известных сербам сторонников УЧК либо сбежали, либо были арестованы, либо были сразу ликвидированы югославскими органами безопасности (или подконтрольными тем добровольческими группами), а остальные скрывались по квартирам своих родственников или друзей. Значительная часть албанцев из Приштины, подобно многим своим соплеменникам из всего Космета, была автомобильным или железнодорожным транспортом, либо пешком отправлена до границы с Македонией или Албанией, откуда они отправлялись на другую сторону границы и затем размещались западными миротворцами по лагерям беженцев. Впрочем, часть их по неведомым причинам югославской властью, видимо, любящей половинчатость во всем, даже в этнических чистках, была возвращена домой, хотя их дома и квартиры были к тому времени не только ограблены, но и нередко сожжены. Эти албанцы, размещаясь у соседей и родственников, были озлоблены на всех сербов и всегда были готовы помочь УЧК. Вследствие этого происходили случаи вооруженных нападений со стороны, казалось бы, очевидно гражданских лиц, как, например, в Косовской Митровице, где раз был пойман несовершеннолетний (лет 15–16) снайпер, успевший до этого убить и ранить несколько человек. Существовала такая угроза и в Приштине, но все же здесь албанцы были более цивилизованные, и, следовательно, менее фанатичные. К тому же невыгодно было УЧК начинать здесь боевые действия, ибо это грозило репрессиями против албанского населения в городе, переполненном полицией, собранной со всей Сербии.

Таким образом, в Приштине главным образом действовали органы МВД. Армия здесь была представлена подразделениями тылового и боевого обеспечения, либо военнослужащими, поодиночке или группами посещавшими Приштину в служебных или личных целях. Одной из причин этого были местные магазины, кафе и рестораны, в которых до определенного времени продавались и алкогольные напитки, но после десятка погибших в перестрелках в этих кафе алкоголь был запрещен. Местные сербы из Приштины, мобилизованые в армию, были разбросаны по Космету или состояли в военно-территориальном отряде, охранявшем различные объекты города и, честно говоря, он ни на что другое был не способен. В стотысячной Приштине сербов было тысяч двадцать. Здесь они жили, как правило, на более-менее сербских улицах или в микрорайонах, и с окружающими Приштину сербскими селами, прежде всего Грачаницей и Косово Поле, представляли собой довольно серьезную силу — и вполне могли сами держать под контролем 10–15 километровую зону вокруг Приштины. На деле этого не произошло, и местные сербы служили либо в полиции, либо в военно-территориальных отрядах, созданных согласно уставу ЮНА, военная теории которой столь большое значение придавала борьбе партизан со «швабами», то бишь немцами, в годы Второй мировой войны. Согласно этой теории, подобные отряды должны были бороться с неприятельскими разведывательно-диверсионными группами, а также при захвате противником территории развернуть в его тылу «партизанскую войну». Интересно, что одного серба, вернувшегося из Косово, после спросили, как было «на войне», и он ответил: «Как в фильме о “швабах” и партизанах, только “швабами” были мы».