Как пример слабости сербских войск, можно привести осенние неприятельские наступления в горных районах Игман, Тресковицы и Белашницы в конце 1994 года. Уже упоминалось о двух неприятельских нападениях в сентябре — октябре, каждое из которых закончилось успехом противника и поэтому я коснусь его третьего нападения. Правда, этому предшествовала попытка сербского наступления, которая, впрочем, закончилась, так и не начавшись. Тогда была проведена разведка неприятельских позиций, и даже были открыты проходы по минным полям, но все закончилось несколькими перестрелками и отводом собранных войск по своим базам.

Я тогда состоял в отряде Алексича, и когда он сообщил мне о готовящейся акции, я обрадовался и принял в ней участие в качестве командира небольшой русской группы. Наша группа состояла из «Кренделя», ушедшего тогда от сербских добровольцев, и двух вновь прибывших добровольцев — Виталия Ш. (парня из Кубани, состоявшего там в кубанском казачьем войске и участвовавшего в боевых действиях в абхазской войне) и Димы Б. из Петербурга (бывшего старшего лейтенанта ракетных войск). Прибыли мы на позиции на горе Шиляк довольно быстро. Правда, позиции местной 2-й Сараевской бригады выглядели довольно странно. Они состояли из шедших по опушке леса извилистых условных линий обороны, состоявших из разрозненных, нередко на сотню другую метров, плохо окопанных бункеров, в которых несло дежурство по несколько бойцов лет 40–50. Так как с правого фланга были размещены французские миротворцы, занявшие отель Игман и пославшие коллег из Бангладеша на заснеженный верх Белашницы, то отсюда нападения не ожидалось. Однако, сербская сторона, постоянно обвинявшая командование миротворцев в двуличии, могла бы постараться связать траншеями бункера, тем более, что почва позволяла это. Когда мы вышли на позиции, оказалось, что «акция» отменяется. Какие-то бойцы с Илиджа материли свое командование, а затем по команде открыли огонь из всех стволов, стоя в полный рост, по неприятельским позициям. Этим все и закончилось, после чего бойцы отбыли назад, оставив нас нести «положай» перед которым, как потом выяснилось, их саперы сняли наши мины, но вернуть их на место поленились. Впрочем, поленились они забрать и свои минометные мины, и лишь к вечеру какие-то типы прибыли за ними. Наше воинство обладало двумя 82-мм минометами, но мин почти не имело, что и навело меня и «Кренделя» на мысль, спрятать в кустах пару ящиков с минами в кустах. Это мы и сделали. Наши же командиры, Алексич и его заместители, Йово и Папич, а так же пара десятков четников, в том числе и старый знакомый Зак-американец, незадолго до этого вернувшийся из США, особого интереса не проявили к тому, что остаются без мин, поскольку они были заняты благоустройством своих бункеров.

Благоустройство — вещь нужная, так как начинался декабрь. Впрочем, в лесу, где мы располагались, снега почти не было, но уже в полусотни метров от нас вверх поднимался открытый склон вершины горы Шиляк, покрытый снегом. Таким образом, главной заботой нашего воинства стала установка печек — «буржуек», естественно, ставших пускать клубы дыма над нашими позициями. Заготовкой дров нашим четникам заниматься было не к лицу, и здесь их спасло, что столь важная персона, как воевода Алексич, смог получить восемь мусульман и, кажется, кого-то из хорватов, состоявших в радном взводе. Эти преимущественно уже 40–50-летние мужчины, целыми днями рубили дрова для наших четников, и то за нашей линией обороны. Данными действиями они отрезали нам пути к отступлению. Уж если наш отряд был столь привилегированным, то самим сербам стоило рубить дрова перед нашей обороной. Но их это мало интересовало, как, впрочем, и все остальное сербское воинство, разместившееся слева и справа от нас по линии обороны. Было очевидно, что без приказов сверху дела здесь не исправить.

Противник между тем сам начал нас беспокоить, и вскоре, в одно туманное утро, пока мы, как и остальные сербы, вчетвером сидели и разговаривали перед нашими бункерами. Виталик, единственный, стоявший лицом к лощине, вдруг воскликнул «мусульмане», после чего мы бросились врассыпную. По нашим позициям открыли огонь, а за нами начали стрелять и сербы. Противник отвечал слабее: вероятно, это означало, что он боится попасть по своим разведчикам. А те вполне могли нас забросать ручными гранатами и уйти, что нередко случалось. Один такой случай произошел в районе Моймило, где неприятельский боец подполз к сербскому бункеру и швырнул туда гранату, убив серба. Впрочем, в данном случае это была единственная неприятельская вылазка. Каждый второй вечер, после 6–7 часов, противник открывал огонь по нашим позициям. С учетом того, что от неприятельских позиций нас отделяла по воздушному пути всего пара сотен метров поросшего лесом пространства, то укрепляться нам было необходимо. К тому же нашему отряду был поручен самый тяжелый участок обороны, на самом дальнем выступе сербской линии фронта.

Мы обороняли своеобразный участок, где сербские позиции образовывали угол. Они шли снизу к нашему левому флангу, затем поворачивали вбок под 90 градусов вдоль опушки леса под открытым верхом горы, а через пару сотен метров линия фронта взбиралась наверх. Затем снова резко под 90 градусов поворачивала назад к уже упоминавшимся позициям 2-й Сараевской бригады. Фактически оставалось несколько сот метров открытого пространства, никем не защищенного. Здесь я несколько раз проходил в бригадный пункт тылового обеспечения и, вероятно, пункт командования. Впрочем, командования я так там и не видел. Этот пункт обеспечивал связь нашему «позиционному мешку» на горе Шиляк с остальной сербской территорией. Он находился несколько десятков километров ниже нас. К нему вела довольно крутая и труднопроходимая грунтовая дорога, созданная для сербских танков, которые мы пару раз все же услышали (звук моторов доносился от подножия горы), но так и не увидели. Тяжелое положение нашего отряда было ясно и воеводе. Как-то раз я услышал, заходя к нему в бункер, как Йово показывал на карте наши позиции, убеждая его, что иного выхода, кроме отступления в случае неприятельского нападения, у нас нет. Воевода, видимо, с этим согласился, и мне стало немного смешно, когда я увидел, как мой старый боевой товарищ Неделько фотографирует Йово и воеводу, сидевших в бункере за картой в новой американской форме (привезенной Заком) с длинными бородами и волосами, и естественно в четнических шубарах (папахах). Все это мне стало напоминать спектакль, что, кстати, относилось и ко всем сербским войскам, державших здесь оборону, но четники могли это куда красочнее преподнести, нежели их конкуренты — «партизаны» из военных верхов.

По-моему, работал изо всех сил только Зак, который щелкал своим фотоаппаратом направо и налево: снимал и нас, ведущих минометный огонь, и воеводу с рыжебородым Йово в дозоре, и остальных четников. Среди них был один парень, которого все звали «Жути» (желтый или светлый) из-за его светлой шевелюры. Он был уроженцем Боснии и Герцеговины и жил, по его словам, у Босанского Брода. Он рассказывал всем о том, как был в отряде известного воеводы Милана Лукича (из Вышеграда) и участвовал в расстреле пассажиров поезда Белград-Бар. Тогда около двух десятков мусульман бойцы этого отряда под командованием заместителя Лукича, Бобана Инджича, сняли с поезда, вне зависимости от того, что они (за исключением одного негра) были гражданами или Сербии, или Черногории. Жути, впрочем, приврать любил, что для местных условий считалось делом привычным, и весьма типичен был и его отъезд с Гырбовицы, когда он залез в огромные долги и попросту украл вещи местных сербских знакомых, а затем отбыл, не попрощавшись, в Сербию.

На Ильке Жути с помощью Зака решил выйти на международный уровень и принялся уговаривать мусульман из радного взвода, чтобы они сделали себе несколько порезов, измазались кровью, а он и еще кто-нибудь из четников, с ножами и пилами фотографировались. Впрочем, этого идиотизма не произошло, но все это заставило усомниться в душевном здоровье моих соратников. Разница, по сравнению с серединой 1993 года, была довольно заметной, и было очевидно, что люди просто отбывают время без всякого интереса к войне, зато с куда большим интересом к выпивке и склокам. Конечно, обязанности по страже они выполняли, и лучше чем другие соседние подразделения, чьи бойцы вообще порою лишь спали в бункерах. Однако энтузиазма в людях не наблюдалось. Правда, как-то раз Сречко, изрядно выпив, и проходя вдоль нашей линии обороны, ночью начал орать угрозы мусульманам и поливать их огнем из пулемета, но это, естественно, в большие достижения записать нельзя. Меня все это выматывало, и я, сумев наконец выбить себе, и то со скандалом, двоих мусульман, начал копать траншею от нашего бункера к стоящему справа от нас бункеру Итальянца, который имел в подчинении несколько сербов с Гырбовицы, в том числе знакомого мне «Мусу».