Андершафт. Это выводы из вашего евангелия любви?

Казенс. Неужели мне нельзя любить даже собственного тестя?

Андершафт. Кому нужна ваша любовь, милейший? По ка­кому праву вы беретесь навязывать ее мне? Вы должны меня уважать, оказывать мне почтение, иначе я вас убью! А ваша любовь? Какая дерзость!

Казенс (ухмыляясь). Я, может быть, не в состоянии скрыть свои чувства, Макиавелли.

Андершафт. Плохо парируете, Еврипид. Вы ослабели, рука у вас дрожит. Ну, пустите в ход последнее оружие. Жа­лость и любовь сломались у вас в руках, осталось еще прощение.

Казенс. Нет, прощать — это удел нищих. В этом я с вами согласен: долги нужно платить.

Андершафт. Хорошо сказано. Что же, вы мне подходите. Вспомните слова Платона.

Казенс (содрогаясь). Платона! Вы смеете цитировать мне Платона!

Андершафт. Платон говорит, мой друг, что общество нельзя спасти до тех пор, пока преподаватели греческого не начнут фабриковать порох или пока фабриканты по­роха не начнут преподавать греческий.

Казенс. О искуситель, лукавый искуситель!

Андершафт. Выбирайте же, мой милый, выбирайте.

Казенс. Может быть, Барбара не пойдет за меня, если я оши­бусь в выборе.

Барбара. Может быть.

Казенс (в отчаянии). Вы слышите?

Барбара. Отец, неужели вы никого не любите?

Андершафт. Люблю моего лучшего друга.

Леди Бритомарт. А кто это, скажи, пожалуйста?

Андершафт. Мой злейший враг. Он не позволяет мне отста­вать.

Казенс. А знаете, ведь это чудовище все-таки поэт в своем роде. Как знать, может быть, он великий человек.

Андершафт. Может быть, вы перестанете болтать и при­мете наконец решение, молодой человек?

Казенс. Но вы заставляете меня идти против собственной природы. Я ненавижу войну.

Андершафт. Ненависть — это месть труса за то, что его запугивают. Посмеете ли вы объявить войну войне? Вот и средства: мой друг, мистер Ломэкс, сидит на них.

Ломэкс (вскакивает). Ну, знаете ли! Вы ведь не хотите ска­зать, что эта штука заряжена? Сокровище мое, отойди подальше!

Сара (все так же спокойно сидит на снаряде). Если уж мне суждено взорваться, то чем больше грохота, тем лучше. Не суетитесь, Чолли.

Ломэкс (Андершафту, тоном строгого замечания). Ваша родная дочь, знаете ли!

Андершафт. Я и сам так думаю. (Казенсу.) Ну, мой друг, разрешите нам ждать вас завтра к шести часам утра?

Казенс (твердо). Ни в коем случае. Я скорее соглашусь, чтоб весь завод взорвался от собственного динамита, чем встану в пять часов утра. Мое время — самое здоро­вое и нормальное: с одиннадцати до пяти.

Андершафт. Приходите когда хотите; через неделю вы начнете вставать к шести и сидеть до тех пор, пока я вас не выгоню, беспокоясь о вашем здоровье. (Зовет.) Бол­тон! (Обращаясь к леди Бритомарт, которая встает.) Милая, оставим этих молодых людей вдвоем на ми­нутку.

Билтон выходит на крыльцо. Я хочу провести вас через цех пироксилина.

Билтон (загораживает дорогу). Сюда нельзя входить со взрывчатыми веществами, сэр.

Леди Бритомарт. Что вы хотите сказать? Намекаете на меня?

Билтон (невозмутимо). Нет, мэм. У мистера Андершафта в кармане лежат спички другого джентльмена.

Леди Бритомарт (резко). О, извините! (Входит в дверь.)

Андершафт. Совершенно верно, Билтон, совершенно вер­но. Вот, пожалуйста. (Отдает Билтону коробок со спич­ками.) Идем, Стивен. Идем, Чарлз. Ведите Сару. (Про­ходит в дверь.)

Билтон демонстративно высыпает спички в пожарное ведро.

Ломэкс. Ну, знаете ли!

Билтон невозмутимо подает ему пустой коробок.

Абсолютная чепуха! Поразительное научное невежество. (Уходит за Андершафтом.)

Сара. А против меня вы ничего не имеете, Билтон?

Билтон. Вам только нужно надеть туфли, мисс, вот и все. Они у нас там, внутри. (Входит в сарай.)

Стивен (очень серьезно, Казенсу). Подумайте, дружите Дол­ли. Подумайте, прежде чем решиться. Чувствуете ли вы себя достаточно практичным? Предприятие гигантское, ответственность огромная. Для вас вся эта масса дел бу­дет просто китайской грамотой.

Казенс. Надеюсь, это будет много легче греческого.

Стивен. Вот и все, что я должен был сказать, прежде чем предоставить вас самому себе. Пусть при важном жиз­ненном шаге на вас не влияет то, что я говорил о дурном и хорошем. Я удостоверился, что предприятие это носит высокоморальный характер и делает честь моей стране. (С чувством.) Я горжусь отцом... Я... (Не в силах про­должать, пожимает Казенсу руку и торопливо уходит в сарай, сопровождаемый Билтоном.)

Барбара и Казенс, оставшись одни, молча смотрят друг на друга.

Казенс. Барбара, я решил принять это предложение.

Барбара. Я так и думала.

Казенс. Вы понимаете, не правда ли, что я должен был ре­шать, не советуясь с вами. Если б я взвалил всю тяжесть выбора на вас, вы рано или поздно стали бы меня прези­рать за это.

Барбара. Да, я не хотела бы, чтоб вы продали свою душу столько же ради меня, сколько ради этого наследства.

Казенс. Не продажа души меня смущает: я продавал ее слишком часто, чтоб из-за этого беспокоиться. Я прода­вал ее за профессорскую должность. Продавал ее за определенный доход. Продавал, когда, боясь сесть в тюрьму как злостный неплательщик, вносил налоги на веревки для палачей, и на несправедливые войны, и на все то, что я ненавижу. Что такое все поведение человека, как не ежедневная и ежечасная продажа души в розницу? Теперь я продаю ее не за деньги, не за положение-; не за комфорт, а за власть и реальную силу.

Барбара. Вы знаете, что власти у вас не будет, у него само­го тоже нет власти.

Казенс. Знаю, я не о себе хлопочу. Я хочу власти для всего мира.

Барбара. Я тоже хочу власти для всего мира, но это должна быть власть духа.

Казенс. Я думаю, что всякая власть есть власть духа: эти пушки сами собой стрелять не станут. Я пытался добить­ся власти духа, обучая греческим вокабулам. Но мир не расшевелишь мертвым языком и мертвой цивилизацией. Людям нужна власть и не нужны вокабулы. А той властью, которая идет отсюда, может вооружиться каждый.

Барбара. Власть поджигать дома, где остались одни жен­щины, власть убивать их сыновей и взрывать на воздух мужей?

Казенс. Вы не властны творить добро, если не творите зла. Даже материнское молоко вскармливает злодеев наравне с героями. Той силой, которая взрывает людей на воздух, никогда так не злоупотребляли, как силой духа, во­ображения, поэтической и религиозной силой, которая порабощает душу человека. Как преподаватель греческо­го я давал интеллигенту оружие для борьбы с народом. Теперь я хочу дать народу оружие для борьбы с интелли­генцией. Я люблю народ. Я хочу вооружить его для борьбы с адвокатами, врачами, священниками, литерато­рами, профессорами, художниками, политическими дея­телями, которые, став у власти, проявляют больше дес­потизма и разрушительных наклонностей, чем сумасшед­шие, негодяи и самозванцы. Я хочу власти достаточно доступной, чтобы ею могли овладеть люди из народа достаточно сильной, чтобы принудить умственную оли­гархию отдать свои таланты на общую пользу.

Барбара (указывая на снаряд). Разве нет власти выше этой?

Казенс. Есть, но эта власть может уничтожить высшую, как тигр может уничтожить человека; поэтому человек дол­жен захватить сначала вот эту власть. Я понял это во время последней войны Турции с Грецией. Мой лю­бимый ученик уехал сражаться за Элладу. Моим про­щальным даром ему был не экземпляр «Республики» Платона, а револьвер и сотня андершафтовских патро­нов. Кровь каждого турка, которого он убил,— если он вообще кого-нибудь убил,— падет на мою голову так же, как и на голову Андершафта. Этот поступок пред­определил мою судьбу. Вызов вашего отца довершил де­ло. Посмею ли я объявить войну войне? Посмею. Дол­жен объявить. И объявлю. А теперь — все между нами кончено?