И она пожала плечами.

— Э, нечего задумываться! Знаю, и все тут! Мизинчик меня учит…

И она смеялась собственной догадке и гордилась женской прозорливостью.

В эту минуту с песнями вбежали в сени две девушки. На пороге песня их замолкла, и они вошли, поджимая губы.

Девушки были у нее на побегушках. Взглянули на нее… она на них… Может быть их испугали сдвинутые брови, сердито выпяченные губы… и они молчком скользнули в дверь каморки. А оттуда вновь послышались хихиканье и шепот.

Взглянув на свое платье, Христя вдруг задумалась.

— Тярка! — крикнула она.

Старшая из девушек, улыбаясь, вытянулась перед госпожей.

— Скажи, что бы мне одеть, чтобы быть красивой?

— Ай! — отвечала девушка, прикрывая рот ладонью. — Ай! Да хоть бы ни ниточки, было бы всего красивей!

И из-за ладони плутоватая наперсница лукаво улыбалась госпоже.

— Скажи, какое одеть платье? — повторила Христя. — Голубое, или красное, или золотое?.. Пан мой будет у меня… Поправь мне волосы, я растрепала их фатой…

Тярка подошла, и барыня с служанкой стали дружески болтать и пересмеиваться.

Вынимали одно за другим платья, перебирали их и браковали, пока, наконец, Христя не выбрала багряное: оно лучше всего шло к чернобровому лицу: в нем она смотрелась королевой.

— Буду точно королева! — шепнула она Тярке.

— Да ты и так, ведь, королева! — ответила девушка, прислуживаясь.

И служанки вдвоем принялись одевать и застегивать облегающее платье, когда на дворе поднялись смятение и крики, конский топот, трубный звук.

Въезжал король.

Христя подбежала к окну, высунулась далеко наружу и встретившись глазами с королем, поманила его:

— Будь со мною!

Заметил ли король ее приветствие, не заметил ли… но вдруг среди двора остановился и сошел с коня. Его сивую кобылку торжественно повели к конюшням, а король проводил ее пешком.

Придворные тихонько разбрелись. Только несколько остались на всякий случай с королем, но и те, увидев, что король прямо из конюшен пошел к Христе, стали исподволь, как бы ненароком, отставать и попрятались по службам и сеням.

Король вошел, угрюмый, утомленный… как сокол, которого, возбужденного охотой, долго носят взад и вперед на пальце, чтобы он закрыл глаза и задремал, сидя на руке.

Христя, нарядная, с распущенными волосами, сидела, держа в руках платочек, точно собиралась плакать. Болеслав взглянул.

— Что ты, чернобровая, изменчива, как месяц? Утром щебетала, как воробушек, а под вечер в слезы?

Христя как будто не слышала и даже не взглянула на короля. Села расстроенная, сумрачная, молчаливая… даже не повернула головы, услышав его голос.

Король подошел и слегка ударил ее рукой по белым плечам, так что она вздрогнула.

— Что с тобою, говори! — сказал он резко. — Ты знаешь, Христя, что я не люблю ни слез, ни загадок…

И вдруг, открыв глаза и простирая к нему руки, Христя встала и бросилась к его ногам.

— Государь мой, пан мой! Если не спасешь меня, то я погибла!

Король сдвинул брови, вспылил и так топнул ногой, что зазвенела золотая шпора. Христя поднялась, повисла у него на шее и начала шептать:

— Король мой, пан мой! Дай мне слово, что не казнишь его!

— Кого? — крикнул Болеслав.

— Дай слово!

Болеслав слегка оттолкнул ее рукой.

— Скажи кто? Чем провинился?

— Дай слово.

Ярость овладевала королем, но и любопытство.

— Дарую ему жизнь… дальше? Христя опять прижалась к уху короля.

— Приходил Мстислав… сюда…

Болеслав даже попятился и схватился за кинжал.

— Он? Сюда?.. Как и где?.. Когда?

Христя кивнула, чтобы король сел рядом с ней на лавке, обняла его за шею, положила голову на плечо и тихонько стала нашептывать на ухо.

По лицу короля пробегали грозовые тучи, в глазах сверкали молнии… Он ничего не говорил, но белки глаз налились у него кровью, губы побледнели, зубы стиснулись… Он долго, погруженный в думы, слушал бормотанье Христи, потом встал и молча заходил взад и вперед по комнате.

Христя бегала за ним в тревоге. Она знала, что гнев его ужасен, когда он возвышает голос… но едва ли не ужаснее молчанье… Король ни слова не ответил, долго стоял у открытого окна и смотрел во двор. Потом медлительно, в раздумье, обернулся к Христе.

— Будь спокойна… мне совсем не лестно раздавить червяка, который сам лезет под ноги! Жить будет… но уму разуму его надо поучить! Мстислав вздумал тягаться с королем!.. со мною!..

И Болько рассмеялся, но и смех его был грозен… он скрежетал зубами… Христя в страхе глядела на него… Тогда он внезапно повернул ей спину, и, хлопнув дверью, удалился.

Едва он отошел на несколько шагов, как его окружили болеславцы; король мимоходом сказал им пару слов и пошел дальше. Ясно, что он сделал какие-то распоряжения.

Тесной кучкой столпилась на дворе дружина и стала совещаться. Их было десятка два опричников. Торопливо, наклоняясь друг к другу, головою к голове, болеславцы о чем-то договаривались и шептались. По движениям и лицам было видно, что затевалось дело спешное и важное, в котором все принимали живейшее участие. Некоторые рвались вперед, другие их удерживали, возражали…

То, что им сказал король, было, вероятно, тайной. Ибо, как только подходил кто-либо из дворцовых слуг, болеславцы замолкали, старались отделаться от надоедавших свидетелей, прогоняли их, а сами снова начинали перешептываться и советоваться. Некоторые присматривались к окружающим постройкам, рыскали глазами по задворкам, точно намечая, где укрыться.

В это время в воротах замка показался поезд, медленно въезжавший во двор. Впереди, верхом, окруженный несколькими священнослужителями, ехал епископ Станислав из Щепанова, за ним челядь и колейники, скромный штат епископских придворных. От ворот все направились к королевскому дворцу. У главного входа епископ спешился, а один из прелатов пошел доложить о нем королевским подкоморным.

IV

Король Болеслав, когда утомлялся, отдыхал обычно на низком ложе, устланном мягкими мехами. Его любимые охотничьи собаки, с которыми он редко расставался, спали в одной с ним комнате и пользовались правом ложиться на его постель. Он любил их и позволял им многое, наравне с конями, к которым питал слабость выше меры, так что предпочитал их людям. К числу его любимцев принадлежали также соколы, кречеты и кобчики. Этих птиц было полным-полно в покоях короля. Он был храбрый завзятый воин и чрезвычайно увлекался охотничьей потехой, обычной спутницей воинственных наклонностей.

Когда не было войны, он заменял ее охотой и предпочитал такого зверя, охота на которого была сопряжена с опасностью. Потому он любил охотиться на оленей, лосей, кабанов, зубров и туров. Нередко взбешенные лоси и кабаны поднимали его на рога вместе с лошадью и подбрасывали его на воздух, топтали ногами и бодали.

Для короля не было в диковину идти с рогатиной на зубра, с кинжалом на кабана, с топором на медведя. Напрасно было бы пытаться удержать его: он готов был убить на месте такого радетеля.

Громадные королевские собаки были лучшей для него охраной. Они не очень-то подпускали посторонних к спальне, а по знаку короля готовы были растерзать кого угодно. Чуткая и страшная была это охрана, стоявшая на страже днем и ночью, более бдительная, чем люди. При малейшем движении в соседней комнате, псы рыча, приподнимали головы, глядя на дверь и готовясь броситься, так что королю приходилось сдерживать их грозным окриком.

Иногда для этих любимцев устраивалась травля во дворе замка, чтобы они живьем могли взять кабана или оленя, или медведя. Ворота закрывались, около них ставились люди, вооруженные рогатинами, из клетки выпускали зверя, и король гонялся за ним вместе с собаками.

Иногда случалось, что преследуемый зверь, доведенный до крайности, взбирался на валы, влезал на частоколы, прыгал оттуда вниз, порой даже уходил совсем. Или же, попав на холопа послабее, терзал его и убивал, раньше чем успевали прибежать на помощь.