Франсуа подходит к плите и пытается разобрать надпись. «Симона Лабати». Или, может быть, «Лабади». Или «Лаборд». «12 августа 1944 года. Молитесь за нее». Он быстро подсчитывает. Да, она умерла сорок шесть лет назад, когда немцы расстреляли партизан Рюйна. Симоне было бы сейчас шестьдесят шесть. Как странно, что история юношей и девушек, почти подростков, сражавшихся за честь Франции, — это одновременно и история сумасшедшего старика, потерявшего связь с реальностью. Трудно себе представить Густу в виде пленника с гордым взглядом, со связанными руками, в распахнутой на мускулистой груди рубашке… Ведь теперь это просто неопрятный бродяга, чьи щеки покрыты жесткой щетиной, а седые волосы вылезают из — под бесформенной кепки. Зачем он разбрасывает розы на забытой всеми могиле? Может, здесь все же история любви — любви сумасшедшего к тени?

Сорок шесть лет назад, день в день… Наверное, тогда так же светило солнце и немецкие солдаты, словно жнецы, косили партизан автоматными очередями. А Симона стояла рядом с Густу; может быть, они даже держались за руки. Они упали вместе; Франсуа казалось, он все это видит. Он слышал много рассказов об этой трагедии, но впервые она по — настоящему его взволновала. И все это из — за неразборчивой надписи на камне: «Симона такая — то». Мальчик встал одной ногой на плиту, наклонился… Да, кажется, Лабори. Надо будет расспросить учителя.

В траве что — то зашевелилось. Франсуа вздрогнул, но не убежал. Только что пережитое им волнение пересиливало страх. мальчик смотрел, как змея, которую он потревожил, не торопясь выбирает себе другое солнечное местечко. Гадюка это или уж? Говорят ведь «ленив, как уж». В таком случае, судя по тому, как змея вытянулась, потом снова свернулась клубочком и стала пристраивать поудобнее свою головку, это наверняка был уж.

До сих пор, сколько ни повторял про себя Франсуа: «Я форель! Я форель!» — ему не удавалось понять рыбу, так сказать, изнутри. Но сейчас, вопреки не совсем еще побежденному страху, мальчик легко «почувствовал» змею, вместе с ней наслаждался солнышком. Может, причина этому — уж, который живет у Густу за пазухой? Франсуа подумал, что между тем ужом и этим, наверное, существует какая — то таинственная связь… Но нет, хватит фантазировать! Мальчик медленно направился к центральной аллее. То, что он сегодня узнал, может оказаться очень важным…

Адвокат поздравил сына.

— Вот видишь! Теперь ты знаешь, что, когда тебе страшно, надо просто заставить себя посмотреть в глаза опасности. Разумеется, соблюдая осторожность! Раньше ты вообще ничего не знал о змеях, а теперь тебе известно, как себя с ними вести.

— А эта девушка?

— Ну, что сказать о девушке?.. Я знал, что она была расстреляна. Но вот что мне было неизвестно, так это существование романтических отношений между ней и Густу. Возможно, это все меняет. Мне никак не удается докопаться до причины, по которой группа партизан разделилась. Я успел поболтать со старым Малэгом, но чтобы войти в доверие к каждому из персонажей этой истории, нужны недели. Прошло столько времени, и теперь трудно себе представить старика Малэга и других совсем молодыми людьми. А ведь между ними существовали разногласия, споры, соперничества. Разумеется, все они боролись против оккупантов. Но ведь существуют разные способы борьбы! Насколько мне известно, одни из них предлагали отойти к нагорью Лимузен, другие призывали заняться саботажем; кое — кто намеревался уехать в Северную Африку, а были и такие, кто надеялся просто переждать. Но теперь я, кажется, лучше понимаю, что их разделяло. Симона Лабори! Она появилась в Сен — Флуре перед самым разгромом отряда. Симона приехала из Лилля, где училась в институте. Легко представить, какую сумятицу вызвало ее появление. Старый Малэг до сих пор волнуется, когда говорит о ней. Это была красивая, храбрая девушка, но, похоже, не слишком осмотрительная… Может, и вправду не стоит мне ворошить эту историю?

Адвокат умолк. Перед ним на столе, заставленном бутылками из — под минеральной воды, лежала раскрытая папка, а в ней — множество заметок, фотокопий и разных других документов.

— Скажи мне, — спросил Франсуа, — почему ты принимаешь все это так близко к сердцу?

— Хороший вопрос! — отозвался отец. — Сначала я занимался этим расследованием из чувства дружеского долга…

— А теперь что — то изменилось?

— Теперь… Мне кажется, дружеский долг превратился в долг справедливости. Если, как я предполагаю, маленький отряд Густу был выдан немцам, то кто — то должен за это ответить. Почему этот человек стал предателем? Из страха? Возможно. За деньги? Не исключено. Но ты напомнил мне о мотиве, который тоже мог сыграть решающую роль: ревность! Остается только узнать, кто были те два человека, которые претендовали на любовь Симоны Лабори. Один из них, конечно, Густу. Но кто другой?

— А люди, с которыми ты разговаривал, этого не знают?

— Или не знают, или не помнят, или, и я их понимаю, предпочитают помалкивать. В конце концов, это тайна Густу. Я, пожалуй, схожу на эту могилу — хотя бы для того, чтобы убить змею, которая тебя напугала. Впрочем… если убивать всех змей, живущих летом на кладбищах, конца этому не будет. Горячие камни, тишина, поблизости никаких хищников — словом, идеальные условия. Но я все же схожу туда, потому что у меня возникла одна мысль. Если Густу вспомнил о цветах, то тот, другой, — предатель — мог подумать о том же. Интересно, что расскажет нам второй букет?

Франсуа покачал головой.

— Нет, папа, так не бывает. Один из них уже давно не в себе, второй, скорее всего, превратился в старую развалину. А ты хочешь, чтобы их соперничество длилось до сих пор!

Франсуа вообще очень любил спорить с отцом, противоречить ему, ловить на мелких промахах. В этой игре он, конечно, всегда проигрывал, не в силах противостоять жизненному опыту адвоката.

— Ты берешься рассуждать о том, чего не понимаешь, — отрезал мсье Робьон.

Так и есть! Самый удобный способ положить конец спору. Однако Франсуа не сдавался.

— Значит, надо перебрать всех стариков, которые в сорок четвертом году партизанили в Рюйне.

— Именно, — кивнул отец. — Вот список отряда. Почти все его члены получили какие — нибудь награды, так что их не так сложно было разыскать. Смотри…

— Ничего себе! — воскликнул Франсуа. — Сколько их тут?

— Сорок два человека. Если исключить тех, кто покинул страну, и тех, кого здесь не было во время расстрела, останется совсем немного.

— Значит, их легко опросить?

— В том — то и дело, что я не чувствую себя вправе это делать. Я ведь здесь так, турист…

— Но ты ведь не отказываешься от расследования?

— Нет, конечно. Тем более что существует еще одна тайна, которая, возможно, связана с первой.

— Расскажи, пожалуйста!

— Хорошо. Пару часов назад, когда ты покупал у Массерона крючки — тройники, я пил в баре джин с тоником и слушал, о чем говорят вокруг. Атмосфера накалялась; вообще — то я такие моменты терпеть не могу. Знаешь, в подобных случаях всплывают на поверхность старые обиды, и начинается: «А где вы были во время войны? Лично мне, уважаемый, скрывать нечего!..» И все в таком духе. А тут еще убийство, которое произошло в прошлом месяце… Люди продолжают об этом думать, задают друг другу вопросы; в общем, обстановка становится невыносимой. Честно говоря, мне не терпится завершить это надоевшее лечение. Скорее бы вернуться домой!

— И какой же ты делаешь вывод?

— Я считаю, что сейчас в городе создалась взрывоопасная обстановка. Этому способствует и годовщина событий в Рюйне, и небывалое нашествие змей и крыс, и недавнее убийство. Конечно, это всего лишь стечение обстоятельств, но весьма неприятное. Да еще эта засуха… А теперь объясни мне, пожалуйста, зачем тебе понадобились тройные крючки!

— Чтобы ловить рыбу на утопленную муху. Массерон обещал свозить меня после обеда на озеро Трюйер. Ты не против?

— Нет, конечно. А я воспользуюсь моментом и поговорю с сыном Малэга.