По вкрадчивым лесам... Смотрите, вот они

Струятся музыкой в просвеченной тени.

И чары полночи навстречу танцам снежным

Раскрылись розами, и мальвами, и нежным

Раскосым ирисом, — движенья плавных рук

Разлили аромат, но тихо все вокруг.

Лазурь осыпала листву над тусклым плёсом,

Лежащим россыпью под стать старинным росам,

Питающим цветок молчанья... Вновь они

Струятся музыкой в просвеченной тени,

Резные чашечки ладонями лаская.

На праведных губах уснула колдовская

Дорожка лунная, а пальцы пылко рвут

Под миртом дружеским сплетенье сонных пут...

И все ж случается порой беглянкам юным

Неотзвучавших арф не подчиниться струнам —

Прокрасться к озеру и пить в лучах ночных

Забвенье чистое из лилий водяных.

ОТЧЕТЛИВЫЙ ОГОНЬ...

Отчетливый огонь пронзил меня извне,

И понял я, что жизнь неистовую эту

Любить я не могу, как некогда, — во сне,

Любить ее шаги, распахнутые свету.

Ночами взор небес мне возвращают дни,

Едва на землю тьма ложится гробовая,

И если я не сплю не спят со мной они,

Для жизни, для любви глаза мне раскрывая.

Но радости раскат в разбуженном мозгу

Катается чужим, невыносимым смехом, —

Утопленником я лежу на берегу,

И раковины шум пустым рокочет эхом:

Ползет сомнение к разбитому рулю, —

Я умер или жив, я сплю или не сплю?

НАРЦИСС ГОВОРИТ

Собратья-ирисы, о красоте скорбя,

В толпе нагих цветов я возжелал себя

И чахну! Вслушайся, о нимфа вод лучистых,

Молчанью жертвую я груз рыданий чистых.

Надежду слышу там, где слышит речь мою

Покой, склонившийся к вечернему ручью,

Я чую буйный рост серебряной осоки,

И дерзко обнажив померкшую струю,

Восходит диск луны предательски высокий.

Как радостно в тростник я кинулся густой,

Измучен собственной печальной красотой:

И розу прошлого, и смех забыл я ради

Отвергнутой любви к волшебной этой глади.

О светлый водоем, оплакиваю я

Овал, объятьями моими окаймленный,

Глазами черпая из смертного ручья

Свой отраженный лик, венком отяжеленный.

И нет конца слезам: подводный образ пуст! —

Сквозь чащу братских рук, сквозь бирюзовый куст

Сочится нежный блеск двусмысленного мига:

У холода глубин отняв обломки дня,

На дне, где демонов я ощущаю иго,

Нагого жениха он создал для меня!

Изваян из росы и пыли сребролунной,

Внизу живет близнец безропотный и юный:

Водой повторно плоть моя сотворена!

Руками, зыбкими от золотистой тени,

Взываю к пленнику светящихся растений,

Неведомых божеств скликаю имена!

Прощай, зеркальный лик! Как терпким ароматом,

Нарцисс, заворожен я обликом твоим!

Но разве гроб пустой от глаз мы утаим?! —

Дозволь нагую гладь ласкать цветам измятым!

О губы, розою дарите поцелуй!

Пусть успокоится туманный житель струй, —

Молчат, окутаны закатным одеяньем,

Цветы, и тихо ночь из темных шепчет туч,

Но снова с миртами играет лунный луч.

Тебя под миртами, продленными сияньем,

Я славлю, тайный друг, открывшийся в лесном

Печальном зеркале, подавленная сном,

Напрасно мысль моя прогнать тебя хотела.

Покоится во мхах разнеженное тело,

И ветром полнится томлений горьких ночь.

Прощай, Нарцисс... Умри! Спустился вечер скорый,

Вздымаясь, гонят рябь сердечные укоры,

И флейтами тростник заплакал тонкокорый, —

Певучей жалости стада уходят прочь.

Но в смертном холоде, при свете звезд обманном,

Покуда саркофаг не всплыл ночным туманом,

Прими мой поцелуй сквозь роковую гладь!

Надежда, большего не смею я желать!

О если рябь меня, изгнанника, избавит

От вздохов, пусть мой вздох флейтиста позабавит, —

Надежда, сомкнутый кристалл ломай смелей!

Исчезни, божество, ночная ждет гробница,

А ты, послушная прибрежная цевница,

Луне рыдания жемчужные излей!

ЭПИЗОД

На солнце девушка причесывалась в тихой

Купальне, оттолкнув точеною ногой

Кувшинку, и мелькал атлас руки нагой

В ласкающих теплом, тускнеющих глубинах,

Согретых розами закатов голубиных.

И если по воде, где ветерок поник,

Бежала дрожью рябь, виной тому тростник —

Нелепая свирель вздыхателя, чьи речи

В жемчужинах зубов воспели сумрак встречи,

Для поцелуйных тайн избрав зацветший плёс.

Но равнодушная к притворству этих слез,

Не возводя из роз словесных пьедестала,

Тяжелый ореол богиня расплетала,

До наслаждения затылок отведя

Под зыбким золотом волнистого дождя.

Сквозь пальцы локоны текли в алмазной дрожи.

...Неторопливый лист на влажной замер коже,

Тростник разбил слезой прибрежное стекло,

И вздрогнула нога, как робкое крыло

Вечерней птицы...

ЗРИМОЕ

Если выгнулся внизу

Берег, дымом истекая,

Если сумрака слезу

Искупила соль морская —

На губах безгрешный дар, —

Значит к выпрямленной тверди,

К стенам волн струится пар,

Убаюканный в предсердьи

Той, чьи губы на ветру

Прогоняют влажной дрожью

Слов неслышную игру,

Приоткрыв за внешней ложью

В белозубом блеске дня

Нежность тайного огня.

ВАЛЬВЕН

[3]

Распутать здешний лес мечтательно осмелясь,

Расплавься в шепчущем огне воздушных струй,

Что ослепительной листвою расшумелись,

И лодку быструю стихами зачаруй.

Белеющих бортов обласканные блики

Бегут над Сеною, покуда паруса

Предчувствуют косу, где полдень солнцеликий

Купает в синеве июльские леса.

Но каждый раз, когда крикливые станицы

Дробят небесный свод, безмолвна и грустна,

Дрожит перед тобой пустая тень страницы,

Как всеми брошенный, бездомный парус на

Припудренной реке, теченьями изрытой,

И Сена книгою лежит полураскрытой.

ЩЕДРОСТЬ ВЕЧЕРА

Борясь игрой ума с истомой колдовскою

Светила, что на миг открылось нам, смотри! —

Лазурное вино я пью, водя рукою

По шерстяным бокам таинственной зари.