А что касается того, чтобы при пытках «не нанести вреда конечностям», то это заявление можно счесть не более чем бессмысленной насмешкой. Когда подозреваемого в ереси вздергивали на дыбу или подвешивали между полом и потолком на раму, выворачивая ему кости рук, не стоило утешать себя тем, что кости при этом не ломались. На самом деле инквизиторы обходили любые запреты на использование пыток с помощью самых грубых уверток. Сначала, к примеру, им запрещалось церковными канонами присутствовать при пытке подсудимого, а сам палач всегда был светским офицером. Однако трибуналы так усиленно жаловались на это ограничение, напирая на то, что оно мешает им работать, что в 1260 году Александр IV позволил инквизиторам разрешать друг другу при необходимости присутствовать в камере пыток. Это разрешение было подтверждено Урбаном IV в 1262 году, когда он заявил, что в случае необходимости инквизиторы могут присутствовать при допросах с применением пыток.
«Пытку не следует применять до тех пор, пока судья не убедится, что более мягкие методы дознания не приводят к результату. Даже в камере пыток, пока подсудимого раздевают и связывают, инквизитор продолжает его уговаривать признать свою вину. Если он отказывается, vexatio начинается с легких пыток. Если они оказываются неэффективными, можно постепенно браться за применение более сильных пыток. В самом начале жертве показывали все инструменты для пыток, чтобы один их вид внушил ей страх и заставил сделать признание».[121]
Существовало также правило, по которому подсудимого не должны были пытать более одного раза; продолжительность пытки не должна была превышать получаса. Однако его обходили с помощью еще одной увертки. Потому что когда начиналась вторая пытка, ее описывали как «продолжение», а не как «повторение» первой. Бернара Делисье подвергали пыткам три раза, а – это исключение – некоторых вальденских колдунов из Арасса пытали по три раза в день.
«Как правило, – пишет Леа, – пытка длилась до тех пор, пока обвиняемый не выражал своей готовности признаться; тогда его отвязывали, относили в другую комнату, где он и делал признание. Если, однако, признание делалось под пыткой, ему потом читали его вслух, и он должен был подтвердить, что прочитанные слова – правда. В любом случае в документах записывалось, что признание было «свободным и спонтанным», полученным без принуждения, без использования «силы страха».[122]
Если кто-то захочет выразить полное доверие документам инквизиции, то ему будет непросто убедиться в том, что инквизиция практически не прибегала к пыткам. В регистрационном журнале Бернара Гун, который был инквизитором Тулузы в течение шестнадцати лет и за это время вел дела более шестисот еретиков, лишь однажды описывается применение пытки. Однако даже в этом есть противоречие: например, обвиняемый отказывается от своих показаний, объясняя свой отказ тем, что показания были получены с помощью пыток, однако писец возмущенно возражает ему, замечая, что признания были сделаны добровольно. В записях Бернара из Ко приводится один пример того, как еретик сделал признание под угрозой пытки. В записях Каркассонского трибунала с 1250 по 1258 год пытки, вообще, не упоминаются. Похоже, к пыткам никогда не прибегала немецкая инквизиция, где обычным способом получения признания в наиболее трудных для инквизитора случаях были голодание и перекрестные допросы, в интервалах между которыми человек сидел в тюрьме. В записях Жофрея д'Абли, чьи злоупотребления в роли инквизитора привлекли внимание самого Папы Клемента V, пытки встречаются чаще. Однако в записях говорится не об их использовании, а об их неиспользовании. Иными словами, мы находим множество случаев, когда признание было получено свободно и без принуждения. И все же, как замечает Леа, «существует множество случаев, когда информация буквально вырывалась из обвиняемого, у которого не было возможности убежать. Бернар Гуи… слишком горячо говорит о применении пыток к обвиняемым и свидетелям, чтобы мы могли усомниться в его готовности их использовать».
Нам не стоит удивляться тому, что в документах инквизиции так редко упоминались пытки. Полученное силой признание не было законным; мы уже обратили внимание на то, что официальное признание делалось не в камере пыток, а после их завершения. Таким образом, в документах делалась запись, что признание получено свободно и без принуждения. Иными словами, целью пытки было не получить признание, а довести обвиняемого до такого состояния, чтобы он мог сделать признание позднее! Однако в том, что пытка применялась лишь в том случае, когда более мягкие методы дознания оказывались неэффективными, нет преувеличения. И далеко не все инквизиторы стремились применять пытки. Эймерик заявлял, что пытка – это бессмысленный и неверный способ добиваться признания. Довольно трудно сделать какой-то общий вывод о широте применения пыток. Можно лишь сказать, что, с одной стороны, почти полное умолчание о применении пыток в записях абсолютно ничего не доказывает, а, с другой, к применению пыток обращались лишь в тех случаях, когда все остальные методы дознания не приносили результатов.
Виды пыток
Может показаться, что, в общем, инквизиция использовала те же методы пыток, что и светские суды – пытку водой, раму и strappado. Наиболее отвратительный вариант первого применялся в Испании. Сначала к языку обвиняемого привязывали кусочек влажной ткани, по которому в рот стекала тонкая струйка воды. Потом, поскольку человек дышал и сглатывал эту воду, ткань проникала ему в горло, отчего создавался эффект удушья; когда ее вытаскивали из горла, она обычно была пропитана кровью.
О раме, возможно, и не стоит говорить – это пытка, довольно известная. К углам рамы треугольной или прямоугольной формы привязывались запястья и лодыжки человека. Веревки натягивались на некие приспособления вроде лебедок, и палач начинал закручивать их, что вызывало вывих суставов и страшные разрывы мышц.
Strappado считалась наиболее распространенным видом пытки. Она состояла из веревки, пропущенной через блок, прибитый к потолку. Руки обвиняемого связывали за спиной, а потом его начинали подтягивать вверх, к потолку, время от времени резко отпуская, что вызывало сильные вывихи суставов. Палачи иногда «развлекались» тем, что привязывали к ногам несчастного тяжелый груз.
Жестокость всех этих методов так очевидна, что ее не стоит и комментировать. Даже если принять на веру позицию средневековых каноников, даже если согласиться с утверждением, что ересь – большее преступление, чем государственная измена, и что инквизиция более осторожно и обдуманно, чем светский суд, подходила к использованию пыток, даже если признать, как это утверждалось, что ересь представляла собой как социальную, так и общественную угрозу – так вот, даже во всех этих случаях применение пыток было преступлением, которое потомки считают вечным позором инквизиции. И ничто, кроме плохого зрения, не может помешать историку увидеть эти факты. Несколько раз пытку предлагали рассматривать как «суд Божий»; мы уже успели обратить внимание на тот факт, что появление пыток почти совпадает по времени с серией папских постановлений, объявляющих сжигание преступников на костре незаконным. Однако мы склонны сомневаться в том, что светские и церковные трибуналы считали костер и пытки в чем-то схожими. Нам кажется, что, приняв пытки на вооружение, Святая палата осознанно последовала (правда, с некоторыми оговорками) примеру светских судов и римского закона, что инквизиторы лучше понимали свои трудности, чем мы можем понять их сегодня и что, решив, что поставленная перед ними задача была выше их сил – до тех пор, пока им не разрешили применять пытки, – они были в чем-то правы.
Оценив как следует эти утверждения, мы можем с уверенностью сказать, что пытка никак не могла помочь спасению души еретика. Предположение, что признание в ортодоксии, вырванное у обвиняемого после долгих пыток в пыточной камере, может каким-то образом вести к его спасению, можно счесть лишь гротескным и омерзительным, и нормальный человек не станет серьезно относиться к нему. Мысль о применении пыток была куда более обыденной и практичной. Пытки использовались в первую очередь для получения информации. Мы уже заметили, что одним из условий воссоединения с Церковью было условие назвать имена всех еретиков, знакомых кающемуся; именно поэтому утверждалось, что пытка может применяться или только в самых трудных случаях, или тогда, когда палачи верили в то, что обвиняемый умалчивает что-то важное. Вообще обо всех средневековых ересях можно сказать, что они были целыми обществами, а не просто школами мысли. Именно поэтому – опять это старое клише! – интересы Церкви и государства совпадали. Дело было вовсе не в сопротивлении ошибочной теологии нескольких отдельно взятых эксцентриков, а в необходимости разрушить высокоразвитое секретное общество, триумф которого привел бы к разрушению всей цивилизации.