Причины организованного подавления ереси мы уже достаточно обсуждали в предыдущих главах. Сейчас мы должны обратить внимание на то, что формально преступление состояло лишь в том, что человек придерживался определенных взглядов, а потому причиной преследования была не сама ересь, а то, как она влияла на действия и речь еретика. Больше того, поскольку разум среднего средневекового человека был гораздо более логичным и научным, чем человека современного, более реалистическим и умиротворяющим, то эти утверждения соответственно еще более пагубны и разрушительны. Ересь не могла быть безобидной, потому что исповедующий ее человек отличался логикой, впрочем, должно быть, хорошо, что люди редко в своих поступках руководствуются только логикой.

Итак, факт остается фактом: ни одна точка зрения не может быть преступной, однако на точку зрения можно смотреть как на нечто опасное из-за последствий, к которым она может привести. Вы не можете арестовать человека лишь за то, что он считает установившуюся монархию омерзительной, но если вы увидите его бродящим возле Букингемского дворца с бомбой в руках, то непременно – и справедливо – заподозрите что-нибудь нехорошее. Однако давайте предположим, что вы верите в святые права королей – помазанников Божьих, а потому не согласитесь ни с кем, кто придерживается иных точек зрения. Еще предположим, что ваша решимость доказывать это преодолевает даже естественную заботу о личной безопасности правящего монарха, а потому вы уверены, что бомба – это в первую очередь отрицание святых прав короля. Вот тогда вы и сделаете неправильный вывод. Даже если вы увидите, как обвиняемый бросает бомбу, даже если вы найдете неопровержимое доказательство против преступника, вы, с точки зрения закона, не можете считать его более чем подозреваемым. Вы можете полностью доказать лишь то, что видели; можете доказать, что человек виновен в поступке, свидетельствующем о том, что он не верит в святые права королей. Разум подсказывает вам, что это так. Но вы не знаете, что у этого человека внутри – вы можете только подозревать то, что он не верит в святые права королей, и, какими бы сильными не были ваши подозрения, вы не имеете права называть их доказательствами.

А теперь давайте расширим эту мысль. Предположим, вы узнали о существовании некоего общества, которое намеренно занимается отрицанием святых прав; постепенно вы узнаете больше – оказывается, членов этого общества отличают некоторые определенные черты поведения – к примеру, они обычно держат ножи в левой руке, а вилки – в правой. Заботясь о монархии вообще и о правящей монархии в частности, вы будете с подозрением смотреть на тех людей, чье поведение за столом выдает их эксцентричность. Вы будете подозревать этих людей в точности так же – только чуть в меньшей степени, – как подозревали человека с бомбой. Ни в одном случае у вас нет доказательств – одни лишь подозрения. Вы можете совершить ошибку и арестовать человека, действительно замышляющего что-то против монарха, однако – что наиболее вероятно – вы арестуете множество совершенно невинных людей, единственная вина которых состоит в том, что они держат вилку правой рукой.

Подозрение в ереси

Это грубая и, надо признать, довольно смелая аналогия, касающаяся обвинений в ереси, с которыми сталкивались инквизиторы. Однако она извлекает наружу наиболее важную проблему, помогающую понять, как работала Святая палата, – я имею в виду четкое и абсолютное различие между внешним актом и внутренним мышлением. Если человека вызывали к инквизитору, то это могло случиться лишь в том случае, если он сделал или сказал что-то такое, из-за чего его могли заподозрить в ереси. Возможно, он часто заходил в дома к людям, подозреваемым в ереси, или посещал культовые места еретиков, или получал еретические святые дары. Возможно, что-то в его поведении выдавало в нем приверженца ереси. Нам известен пример некоего Петера Гарсиаса, которого заподозрили в ереси, потому что его отец был манихейцем, мать – вальденсийкой, и, как говорили, он за два года не познал своей жены. В другом случае, во время агитации против духовных францисканцев, свидетель обвинил женщину в ереси по той причине, что она никогда не молилась Христу или Богоматери, а лишь Святому Духу. «Я не еретик, – сказал один подозреваемый в ереси инквизитору Гийому Пелиссу, – потому что у меня есть жена, я живу с ней и со своей семьей».[105]

Вообще-то, все люди, которых вызывали к инквизитору, формально считались всего лишь подозреваемыми в ереси. Доказательство того, что они говорили или делали что-то предосудительное, вовсе не служило доказательством их приверженности ереси. Однако было бы незаконным утверждать, что, преследуя ересь, инквизиторы придумывали бы какое-нибудь нарушение, объявляли бы его подозрением и наказывали бы за него человека. Из приведенного выше примера мы видим, что человека осуждали вовсе не за то, что он живет холостяцкой жизнью. Или в случае Петера Гарсиаса, даже если бы было доказано, что этот человек давно живет вдалеке от своей жены, Церковь ничего не смогла бы сказать по поводу такого поведения per se. Но этот факт лишь подтвердил подозрение. Всем известно, что альбигойцы осуждали браки и учили, что женщина с ребенком одержима дьяволом. Так что если вам попадался человек, точнее, пользующийся дурной славой католик, который вел себя как Гарсиас, вы, разумеется, начинали подозревать его в извращенных понятиях о браке и в том, что он был одним из альбигойских «идеальных». Но это еще не доказательство. У вас есть лишь доказательство внешнего поведения, а не его мыслей, которое можно было получить лишь при добровольном признании обвиняемого.

В скобках хочу заметить, что эта идея о подозрении получила гораздо большее развитие в светских судах, чем в церковных. 20 декабря 1402 года парижский парламент осудил Жана Дюбо и Изабель, его жену, «по подозрению» в убийстве Жана де Шаррона, первого мужа Изабель. Жана приговорили к повешению, а Изабель отправили на костер.

Евреи и неверные

Инквизиция была церковным судом и оружием внутренней церковной дисциплины, а потому в ее юрисдикцию не входили те, кто исповедовал иную веру. Ее не касались ни неверные, ни евреи. И в теории ей не было дела до схизматиков. Однако в своей безжалостной решимости искоренить ересь она была готова вымести все препятствия, встающие у нее на пути. Мы уже обращали внимание читателя на то, что если человек не пытался освободиться от отлучения от Церкви в течение года и одного дня, то его автоматически начинали подозревать в ереси, а значит, его путь лежал прямиком в Святую палату. Таким образом, схизматиков включили в запрет о еретиках, а потому их могли подвергнуть церковному трибуналу. Если крещеный еврей возвращался к иудаизму, то его считали еретиком. И хотя евреям не мешали исповедовать свою религию, если они совершали какой-нибудь агрессивный акт богохульства или отрицали верования, принятые иудаизмом и христианством, или отказывались носить отличительные пометки на одежде, или оскорбляли католиков, или пытались привести их к вероотступничеству – во всех этих случаях инквизиторы быстро выступали против них. То же касалось магометан и явных язычников.[106]

«Приверженцы»

Еще один класс лиц, о которых верным приказывали доносить инквизиторам, – это «приверженцы» или защитники ереси. К этой категории относились те, кто принимал еретиков в своих домах, защищал, кормил их и помогал скрыться или избежать ареста; к этой же группе можно отнести принцев, дворян и светских магистратов, которые отказывались помогать инквизитору в полной мере осуществлять свою власть. Такое поведение влекло за собой отлучение от Церкви. А в тех случаях, когда исполнению работы инквизитора мешал целый город или даже район, их ждал суровый интердикт. Это было делом непростым. При интердикте в городе или в целом районе закрывались все церкви, не проводились обряды крещения, конфирмации и соборования – без специального разрешения не проводились вообще все службы, а если оно и давалось, то служить можно было только при закрытых дверях и потушенных огнях.