— Значит, когда ты отправляешься на прогулку с двумя дамами, третья остается дома одна?

— Иногда я беру с собой всех трех…

— Но по отдельности не берешь ни одну?

— Нет.

— Значит, временами во всем доме остается только один человек.

Я отпил еще глоток виски.

— Совершенно верно, — сказал я. — Три минус два будет один.

— Тогда у той, которая остается дома, в полном распоряжении весь чердак, — сказал Карл-Юрген.

Я снова потянулся за сигаретой. Вывод Карла-Юргена был до смешного очевиден.

— И что же из этого следует, Мартин?

Я не собирался делать карьеру в полиции. И все же Карл-Юрген явно испытывал меня, словно желая удостовериться, что я способен мыслить самостоятельно и логично. И я с честью выдержал испытание.

— Полковник Лунде, — сказал я, — единственный человек, который днем никогда не остается дома один.

— И что же?

— Значит, ночью по чердаку бродит полковник Лунде. Ты это хотел сказать, Карл-Юрген?

— Я ничего не хотел сказать. Я просто сделал выводы из твоих слов.

— И все равно ты ошибаешься, — сказал я, — ведь полковник Лунде всегда—и до того, как я поселился в его доме, — первую половину дня проводил на службе. Так что, если даже я выхожу днем прогуляться с двумя дамами Лунде на буксире, ночь все же самое подходящее время для действий. Так все запуталось… я…

Крепкое виски ударило мне в голову. Я почувствовал головокружение.

— Вы не выпьете со мной за компанию?.. Я…

— Нет. Тебе, Мартин, лучше отправиться домой и лечь спать. Я отвезу тебя. Не могу же я допустить, чтобы при проверке полицейской машины за рулем вдруг обнаружили нетрезвого водителя. Заодно я прихвачу сержанта Эвьена.

— Спасибо, Карл-Юрген, — поблагодарил я.

Псу скомандовали: «На место!» Хозяин ведь уже взял у него из пасти свою газету.

— А сумка… — сказал я.

— Я сейчас же отправлю ее в лабораторию. Можешь быть спокоен, мы исследуем ее самым тщательным образом. Хотя едва ли мы что-нибудь найдем.

— Кое-что ты все же найдешь, — вдруг произнес Кристиан.

Мы с Карлом-Юргеном уже подошли к двери. Но, остановившись как по команде, мы взглянули на Кристиана, Он невозмутимо сидел на своем стуле и курил.

— Что я найду, Кристиан?

— Ты найдешь в ней землю.

Карл-Юрген вел машину, мы оба молчали. Я был утомлен до крайности и слегка пьян. Я не стал звонить, а тихо постучал в дверь. Сержант Эвьен сразу же мне открыл.

— Все в порядке? — спросил Карл-Юрген.

— Тихо, как в могиле, господин инспектор.

Сержанту Эвьену следовало бы осторожнее выбирать выражения.

«Тихо, как в могиле?..»

Какое-то время я лежал без сна и слушал, как ветка стучится в стенку рядом с моим окном. Ветка, которую я прежде так исступленно ненавидел. Теперь это прошло. Она словно стала моим другом. Мне даже нравилось лежать и слушать, как она стучит.

Виски, которым меня напоил Кристиан, оказало свое действие. Я устал, но на душе у меня было спокойно.

Все уладится. Сумка у Карла-Юргена. Кристиан сказал, что в ней найдут землю, Кристиан говорит такие странные вещи… Про землю, например, и про кровь… Все уладится. А Кристиан пусть сам обдумывает свои таинственные схемы.

И я в блаженном моем опьянении и прекраснодушии не знал, что именно странные схемы Кристиана и однажды неосторожно сказанная им фраза не на шутку встревожили убийцу. Ведь только убийца был способен понять все значение умозаключений Кристиана и той самой фразы.

И я не подозревал, что именно по этой причине убийца поспешит нанести очередной удар.

Я знаю, что ярости надо давать выход. Мой друг психиатр часто говорит, что брак, который обходится без битья посуды, — нездоровый брак.

У меня не было жены, и потому моя ярость обратилась против еловой ветки.

И мне это помогло. Ненависть, страх, возбуждение — все излилось на несчастный еловый сук. Да, мне это помогло.

И к тому же я нашел сумку для рукоделия.

Теперь мне дышалось гораздо легче в этом доме. И легко было вновь окунуться в уют и покой семейства Лунде — покой, который нарушал только Карл-Юрген с его логическими выводами или Кристиан с его странными умозаключениями.

Я теперь не был уверен, что Люси действительно так недовольна своей жизнью, как она говорила. Когда она забывала о своем амплуа роковой женщины, то казалась просто-напросто милой домовитой хозяюшкой. Я даже раз-другой слышал, как она поет. А пела она и вправду отлично, хотя ей не удалось убедить в этом Норвежскую оперу.

Виктория занималась. Время от времени она искоса поглядывала на меня. В ее зеленых глазах под черной челкой появилось новое выражение. Она что-то измыслила себе, и было совершенно ясно, что именно… Я ведь тогда поцеловал ее и сказал, что поцелуй не доставил мне удовольствия. Я хорошо знал девчушек этого возраста. У меня были сотни таких учениц. И я помнил все записочки — трогательные признания в любви, которые находил в тетрадках для сочинений. Помнил, как девочки, написавшие их, заливаясь краской, искоса поглядывали на меня, когда я появлялся в классе на другой день. Что ж, небольшое увлечение невредно. Это только поможет ей рассеяться.

Полковник Лунде приходил и уходил с истинно военной точностью. По нему можно было проверять часы.

Меня никогда не интересовало военное дело. Я знал лишь, что это необходимая вещь. Но теперь у меня вдруг возник к нему интерес. В сущности, это настоящая наука. Иногда по вечерам я заглядывал в специальный журнал или книгу полковника, и случалось, он объяснял мне то, что читал. Это был новый, совершенно незнакомый мне мир, причем маршировка и явка в казарму ровно в двадцать два ноль-ноль отнюдь не исчерпывали его сути, как я прежде предполагал.

Иногда по вечерам мы играли в бридж. Полковник Лунде играл лучше всех, как и следовало ожидать.

В приливе благорасположения я научил своих хозяев играть в покер. Никто не был шокирован моей затеей. Лучше всех играла Люси. Вот этого я никак не ожидал.

Я полюбил мою безобразную комнату с окном, в которое заглядывала моя подруга — еловая ветка, и с видом на зимний Осло.

По вечерам город напоминал кусок черного бархата, по которому для услаждения взора протянули нити жемчуга и самоцветов.

А днем он был похож на игрушечное селение, которое, широко раскинувшись, взбиралось на холмы вокруг Экеберга.

— Какая красота… В жизни не видел ничего подобного, — сказал я Виктории.

— Советую тебе полюбоваться видом с башни над чердаком, — ответила она.

Чердак.

Я словно очнулся от сна. Прекрасный повод. Прекрасный — и совершенно естественный.

— А это можно, Виктория?

Она сложила книги.

— Идем!

С чердака мы с Викторией сразу же поднялись по маленькой винтовой лестнице в башню. Лестница была узенькая и тесная. На ступеньках висела паутина и валялись дохлые мухи. С винтовой лестницы открывалась дверца на крохотную площадку, там был флагшток.

Мы немного постояли любуясь. Вид и в самом деле был прекрасен. И тут вдруг я утратил всякий интерес к городскому пейзажу.

— Для чего эта башня, Виктория?

— Понятия не имею. Наверное, для флагштока… хотя у нас есть другой флагшток — в саду. Чтобы у дома был внушительный вид, надо думать. Ведь так, кажется, строили в конце прошлого века? Всякие там башни… и высокие стены… эффекта ради.

— Да, наверно, — согласился я.

И мы снова спустились на чердак.

Чердак в большом доме полковника Лунде был великолепен. Великолепен для какого-нибудь фильма ужасов. Бродить здесь по ночам мог только бесстрашный человек. Я бы нипочем не поверил, что на свете существуют такие чердаки — разве в фильмах Хичкока.

Углы, закутки, односкатная крыша с двумя слуховыми окошками, сундуки, этажерки, паутина, старая детская коляска, чемоданы, пыль, стоячая вешалка, манекен на треножнике и ржавая птичья клетка…