— Он сказал… что же он сказал?.. Ах да, он сказал: «Виктория меня тревожит».

— Чрезвычайно интересно, — заметил Кристиан со своего плюшевого кресла. — Выбор слов весьма интересен.

Карл-Юрген зажег сигарету. Затем он снова принялся за меня.

— А всю первую половину дня, Мартин, ты потратил на поиски каменотеса?

— Да, — сказал я. — И я нашел его раньше, чем ты. Кому ты поручил это дело?

— Эвьену и Стену. Нашел его Эвьен.

— Это потому, что ему досталась вторая половина телефонного списка, — сказал я.

— Да. Но ты его опередил. Для чего ты отправился к каменотесу, Мартин?

— Для того же, для чего ты отрядил туда двух полицейских агентов. Мы исходили из одних и тех же соображений. Но я полагал чисто психологически, что у меня больше шансов на успех, чем у сержанта Эвьена. Что ему удалось узнать?

— Всю правду, как я полагаю. Тысяча крон за надпись. Каменотес не знает, кто ее ему заказал, но он проверил номер телефона. Не думаю, что он в чем-либо замешан. Впрочем, поживем — увидим.

Кристиан сидел, прислушиваясь к разговору, и курил. Вид у него был такой, словно он размышлял о чем-то совершенно постороннем.

— Но сержант Эвьен не узнал самого главного, — сказал я и почувствовал себя Шерлоком Холмсом, поучающим доктора Уотсона.

Я достал сигарету и закурил. Затем я рассказал им про «голос».

— Это чрезвычайно интересно, — сказал Кристиан. И снова погрузился в свои мысли.

Мой старший брат удивлял меня. Он проявлял несвойственную ему рассеянность и почему-то выказывал интерес к самым, казалось бы, заурядным вещам. Что ж, я готов был признать, что «голос» заслуживает внимания. Но вот то, что он нашел интересными слова полковника Лунде, никак не укладывалось у меня в голове. Кристиан сказал, что особенно интересен выбор слов. Из нас двоих филолог все-таки я, и тем не менее я воспринял эти слова полковника Лунде — «Виктория меня тревожит» — как простейшую и грамматически безупречную фразу.

— А ты что расскажешь нам, Кристиан? — спросил Карл-Юрген. — Как идут дела у фрёкен Лунде?

Кристиан отвлекся от своих загадочных размышлений. Он снова стал врачом.

— Дела идут хорошо. Поразительно, до чего эта маленькая женщина вынослива. Собственно говоря, я мог бы выписать ее уже сегодня. Но она так нервна. Надо еще день-другой подержать ее в больнице на барбитуратах… на успокоительных средствах, — пояснил он для несведущих.

Он выпрямился в своем плюшевом кресле.

— Есть тут еще и другая, чрезвычайно важная деталь. Минувшей ночью я не сказал вам об этом: ты, Карл-Юрген, торопился, да и времени у меня не было толком разобраться. Картина стала совершенно ясна. Я собственноручно зашил большой порез на лбу фрёкен Лунде, над правым глазом. В этом порезе было что-то странное. По-настоящему я осознал это только сегодня. Когда человек падает — или его толкают — на большой камень, конечно, может случиться, что края пореза будут прямые и ровные. Но обычно в таких случаях ткани вокруг пореза отекают и образуются большие кровоподтеки. А на лбу у фрёкен Лунде порез был чистый. Похоже, что этот порез — или удар — нанесен тяжелым и острым предметом еще до того, как она упала.

В комнате, которую полковник Лунде держал для своих гостей, стало вдруг совсем тихо. И только еловая ветка с неравными интервалами по-прежнему уныло билась о стену.

— Но зачем же тогда кому-то понадобилось толкнуть ее на могильный камень, — сказал я, — если этот кто-то нанес ей удар резцом?..

Не успев произнести последнее слово, я уже понял, что оплошал.

— Резцом?

Какое-то непередаваемое чувство охватило меня, словно я угодил в огромную сеть, сплетенную пауком-великаном, и эта сеть начинает медленно меня душить. Мне казалось, что я задыхаюсь.

— Ты сказал «резец». Я к тебе обращаюсь, Мартин!

И снова я потянулся за сигаретами. Закурил, чувствуя, что у меня дрожат руки. Я ляпнул что-то совершенно непростительное.

— Я… я не знаю, почему я это сказал… Карл-Юрген. Наверно, я просто переутомился… Кристиан упомянул тяжелый острый предмет… и мне вспомнился тот парень с резцом в руке. Наверно, так… по ассоциации. Очевидно, я сильно устал… А ведь ты уже готов обвинить меня…

— Я никого ни в чем не обвиняю, — раздался ледяной голос Карла-Юргена. — Но пока я не установил, кто именно пытался убить фрёкен Лунде, все, кто вчера вечером виделся с ней, находятся под подозрением.

— А члены правления Общества любителей поэзии?.. — спросил я и сам услышал, как беспомощно прозвучал мой вопрос.

— Я беседовал с ними. Их было трое. Два лирика и один автор детективных романов. Лирики уныло молчали, А автор детективов, оказывается, поглядел на часы. И это нам весьма помогло. Фрёкен Лунде покинула собрание в Даммхюсете в половине десятого. Полковник Лунде ушел двадцать минут спустя. У всех троих — стало быть, у обоих поэтов и автора детективов — непробиваемое алиби. Собрание происходило в Даммхюсете, который находится в пяти минутах ходьбы от Фрогнер-парка. Любители поэзии ушли из Даммхюсета в одиннадцать часов и вместе отправились прямо в ресторан «Блум». Там они просидели до половины первого… Так. А теперь пойдем вниз, к хозяевам.

Мы пошли вниз. Точнее, пошли Кристиан и Карл-Юрген, а я вяло поплелся за ними. Подобно тому, как на полковнике Лунде расползался по всем швам военный мундир, с меня сползала маска резвого детектива-любителя. Они сидели в гостиной, все трое. Полковник Лунде, Люси и Виктория. С полковником Лунде и Люси я уже говорил после всего, что случилось, так что меня невольно потянуло взглянуть на Викторию. Вид у нее сегодня был еще более жалкий. Она словно стала еще тоньше. Большие зеленые глаза на узком смышленом личике были заплаканы. Разумеется, Кристиан сразу это заметил. Но я боялся, что Карл-Юрген тоже это заметит и со своей профессиональной дотошностью сделает какой-нибудь нежелательный вывод. Полковник Лунде держал в руках газету, Виктория — книгу, а Люси — журнал «Все для женщин». Но сколько бы они ни успели прочитать, едва ли у них что-нибудь останется в памяти. Если Карл-Юрген — мой одноклассник, которого я знал с детства, — мог нагнать на меня такой страх, то, надо полагать, на других он нагонял страх еще больший. Между тем в поведении Карла-Юргена не было и следа грубости или жестокости. Просто он как бы олицетворял собой неумолимое и непредвзятое правосудие. В присутствии Карла-Юргена с его светлыми глазами, словно рентгеновские лучи, видящими человека насквозь, наверное, только ангел мог бы чувствовать себя безвинным. Мы сели. Точнее, сели Кристиан и я. Карл-Юрген продолжал стоять.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном, полковник Лунде?

— Пожалуйста. Вот телефон.

Карл-Юрген снял трубку, и снова я следил за его пальцем, набиравшим номер. 42-06-15. Уголовная полиция города Осло.

Я услышал легкий щелчок — это в полиции сняли трубку.

— Соедините меня с дежурным, — сказал Карл-Юрген.

Он стал ждать. Мы все ждали.

— Говорит инспектор Карл-Юрген Халл. Пришлите сержантов Эвьена и Стена в дом полковника Лунде на Холменколлосене. Сейчас же. Благодарю.

Он сел. Откашлялся. И я уже знал, что будет дальше.

Он станет допрашивать их — одного за другим. Непонятно зачем. Ведь все трое уже дали показания минувшей ночью. Сам я тоже дал показания. Они были заслушаны, запротоколированы, зачитаны вслух и подписаны. И Карл-Юрген потом ознакомился с протоколами. Но я знал, что сейчас он начнет все сначала.

Он по очереди оглядел всех троих. На меня он тоже взглянул. Затем он вдруг заговорил бесстрастным голосом, который производил в подобных случаях особенно сильное впечатление именно своим бесстрастием.

— Когда вы давали показания прошлой ночью, вас всех спрашивали, были ли вы вчера на могиле госпожи Виктории Лунде…

У Виктории выступили на глазах слезы.

— Разве необходимо, чтобы Виктория… — начал полковник Лунде.

— Нет, — ответил Карл-Юрген. Голос его смягчился. — Виктория, если хочешь, можешь пойти к себе и лечь спать…