9

Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил сидя на крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. Набережная эта, получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана Приходских, как кажется на первый взгляд, а по другому Степану — беспородной, блохастой, но очень доброй псине, которая жила на этой набережной много лет. Пес Степа серо-коричневой масти, отрада маленьких детей, а после, их младших братьев, а после, и их собственных отпрысков, он прожил долгую и насыщенную жизнь — шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в ушах. Годы вкусных подачек, и пинков ногами от злых людей, за эти бесчисленные смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух и смотрел всегда куда-то на юг, там, где потихоньку росли и росли этажи Верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, ждет какой-то миг какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот город.

Может быть, вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный пост люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим.

В конце концов, он исчез. Тихо и без помпы, просто не пришел, как обычно, на берег, и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Собачьи останки так и не нашли, и многие склонялись к мысли, что пес нашел свой последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули слезинку) и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы сможете увидеть название «Степина набережная», вытянувшееся вдоль изгибов реки.

Одно время тут даже хотели установить памятник псу из бронзы (или хотя бы гипса), но до этого руки власть имущих так и не дошли.

А вот теперь здесь сидел Мартиков, слишком испуганный и опустошенный, чтобы вспомнить про обретавшегося в этом месте когда-то пса. Старший экономист сидел на прохладной земле в странной детской позе, он подтянул ноги к подбородку и обхватил руками колени. Мысли буйным вихрем проносились у него в голове.

Началось все с того, что он прогнал грабителей. О да, он помнил то одуряющее чувство ярости, что его тогда охватило. Серьезно он покалечил налетчиков? Мартиков покачал головой — не вспоминается. После этого он отправился домой к жене с твердым намерением переселить ее в мир иной. А потом… что случилось потом?

Потом ярость спала, исчезло буйное нездоровое веселье, и он остановился посреди двора в двадцати шагах от подъезда, ошеломленный и испуганный и с полным беспорядком мыслей в голове. Припадок злости, в котором он напал на налетчиков, теперь пугал его самого. Пугал до печеночных коликов, до обморока. Это чудовище, что только шло через двор с намерением совершить убийство, просто не могло быть им — старшим экономистом «Паритета» Мартиковым. Откуда столько агрессии, он ведь мухи не обижал в детстве? И драться не любил, за что не раз бывал бит.

Тупой хруст, с которым обломок кирпича втыкается в спину бегущему налетчику, теперь он снился Мартикову ночами.

Вчера он явился домой в полном разброде чувств. Его жена, открыла было рот для длительной свары, вдруг заметила его взгляд и в итоге не сказала ни слова. Мартиков был мрачен, как туча, под глазами у него набрякли мешки, а глаза покрылись сектой кровеносных сосудов.

Ночью он спал плохо, ему снились дурные сны. В них Павел Константинович на кого-то охотился. Вроде бы была ночь, сверху светила луна, а он несся, низко стелясь над мокрой землей, и ловил разлитые кругом запахи — запахи жизни, теплой крови, множества мелких полных теплой крови существ. Океан теплых запахов, но вот среди них прорезается один, резкий, сильный, бьющий по нервам. Запах добычи. Его добычи.

А дальше сон становился калейдоскопом кровавых кадров. Бег, учащенное дыхание, крохотное звериное тельце впереди. Крик, хруст костей, теплая кровь во рту.

В пять утра Мартиков пробудился со слабым задушенным криком. Его била дрожь, а во рту стоял жуткий железистый привкус. Рот был полон. Павел Константинович перевернулся и выплюнул на пол то, что наполняло его ротовую полость. Красная пузырящаяся слюна хлынула на дорогой вощеный паркет, разлилась неаккуратной лужей. Лужей крови.

Мартиков тихо заскулил от ужаса, в глазах еще прыгали кадры страшного сна. Маленький зверек… кто это был? Мышь, землеройка, заяц? Много меха, он набивался в рот, мешал. В какой-то момент образ терзаемого зверька наложился на фигуры вчерашних налетчиков и… пришелся впору. Все правильно, и животное и люди были жертвами. Добычей.

— Да что же это?! — простонал Павел Константинович и, спустив ноги с кровати на пол, сел. Бросил взгляд на закрытую дверь смежной комнаты, где спала жена — они уже полтора года спали порознь. Сейчас это было даже на руку. Не стоит ей видеть кровавое пятно на паркете.

Он посидел так минут пять, глядя в окно. Тучи расходились, и день обещал быть солнечным. Давно пора. Сквозь рваные окна в облачном массиве смотрели утренние звезды. Город сонно гудел, по большей части он еще спал. Но вот шум машины на шоссе, где-то залаяла собака. Далекий стук колес электрички, отходящей от вокзала на краю Верхнего города. И никакого леса, никакой ночной охоты.

Источник крови он нашел довольно быстро. Рваная рана на нижней губе, наверное, он сам ее и прикусил, пребывая в сновидениях. Сейчас кровь уже не текла, а ранка покрылась шероховатой корочкой.

«Ну даешь ты, Павел Константинович, сам себя искусал», — подумал Мартиков, постепенно успокаиваясь.

Неслышно как мышь он проскользнул в ванную и, стащив оттуда половую тряпку, тщательно затер следы кровавого конфуза. Кровь еще не успела засохнуть и потому убиралась довольно легко. Закончив работу, он полюбовался на результат — паркет, чистый и гладкий. И никакой крови!

Спать ему больше не хотелось, свет нового дня вселил в него бодрость (а еще не хотелось думать о том, что сны могут вернуться, стоит лишь закрыть на пятнадцать минут глаза), и потому Мартиков решил прогуляться. Ну, пройтись по пустынным улицам, глотнуть бодрящего утреннего воздуха.

Вы скажете, это безумие, мечтать о прогулке в пять утра, когда на улице только что закончился дождь? Но Мартиков в тот момент не был хозяином своей судьбы. Потому он бодренько оделся, тщательно застелил кровать, напевая при этом некую песенку. А потом, облачившись в испачканный грязью плащ, вышел из дома.

Его жена так и не проснулась.

На улице было сыро, промозгло. Солнце только вставало над горизонтом, но робкий оранжевый свет зари надежно скрывала серая занавеса туч. Тут и там дорогу перегораживали широкие лужи с такой массой воды, что они выглядели минимизированным вариантом Тихого океана. Народу почти не было, еще бы, кто захочет променять теплый уют своей квартиры на эту дождливую сырость.

Мартикову подумалось, что неплохо было бы забрать свою машину, что так и стояла на стоянке у «Паритета». Почему он бросил ее вчера? Ах, да, Долг и Срок — теперь они представлялись ему уродливыми кривоногими карликами, сгорбленными, с круглыми вытаращенными глазами, похожие друг на друга в своей безобразности.

Шлепая по лужам, он пересек Верхний город, и под неприветливым взглядом ночного сторожа фирмы проследовал на стоянку. Машина у Мартикова была хорошая — бутылочного цвета «фольксваген пассат» последней серии. Сейчас она одиноко обреталась под окнами фирмы, укоризненно поглядывая на хозяина глазами-фарами. Павел Константинович улыбнулся с сумасшедшинкой, но тут ему подумалось, что автомобиль, наверное, тоже придется отдать в счет мерзавца Долга, и улыбка его приугасла.