Влад выронил автомат, и он загромыхал по бетону.

— Это как это…

Мельников отстранил его и, прохромав вперед, пнул ногой тело Босха.

— Смотрите! Морок! Это морок!

— Какой еще… — начал было Дивер, но вглядевшись повнимательнее замолк. Там, где только что лежали тела их уже раз убитых врагов, теперь валялись груды грязного дурнопахнущего тряпья. Влад подошел, всмотрелся.

Это были куклы — грубые подобия человека в натуральную величину, собранные из откровенного мусора. Здесь была дрянная, разорванная одежда, какие-то тряпки, битое стекло и мятая жесть. Костяные пуговицы на уродливых головах изображали глаза. Чуть ниже, там, где полагается быть рту, шла прихотливая вязь букв. На той кукле, к которой наклонился Влад, было филигранно выписано — «Босх». Чуть дальше лежал «Пиночет», и на оторванном от туловища рваном мешке без глаз с трудом читалась надпись «Рябов». Не оставалось сомнений, что на полыхающем сейчас жарким пламенем чучеле неизвестные вывели «Кобольд».

— Куклы, чучела!

— Это морок. Сделали чучела и придали им подобия убитых, — сказал Дивер, — я теперь понял. Вот только как они…

— Гляньте-ка! — позвал Владислав.

Он наклонился и аккуратно двумя пальцами подцепил что-то с уродливо искривившейся шеи чучела Босха. В свете фонаря ярко блеснуло — золотая цепь, инициалы А.П.К.

— Стрый, не знаешь, кем был Босх по отчеству. — Спросил Влад.

— Вроде Петрович… ну да, Петрович.

— Его вещица.

— Так и должно быть, — сказал Дивер, — чтобы оживить, им надо было вручить чучелам что-нибудь из вещей покойников. Давайте-ка посмотрим.

Поворошили немилосердно воняющие гнильем куклы: у Рябова обнаружили бумажник из дешевого кожзаменителя, внутри фотография — два женских лица, оба улыбаются. Весело и беззаботно. Давний снимок.

— Жена и дочь, — сказал Влад, взглянув, — я их знаю. Чудо, что он их не убил.

— Так что же, этот бумажник был ему дорог? — Дивер удивленно качнул найденной вещицей.

— Любовь! — едко сказал Влад, — временами принимает такие формы…

У Николая нашли старинные позолоченные часы с промятой крышкой. Влад приложил к уху, потряс, сказал:

— Не работают.

— Конечно не работают, — тихо произнес Стрый, забирая часы и глядя на инициалы на внутренней стороне крышки — Н.В и Е.М, — прочитал он, — это мы. Когда нам было лет по десять, он стащил эти часы. У старого такого деда, нашего с ним соседа. Этим часам, наверное, лет сто, но уже двадцать лет как они не ходят. Николай… очень гордился этими часами, что он смог ими завладеть. И… мы тогда друзья были, не разлей вода, вот и выцарапали на крышке свои инициалы. В знак вечной дружбы, — он горько ухмыльнулся. — Я думал, он их продал, когда… когда начался тот морфиновый угар. Он все продал, даже мебель. А часы, получается, сохранил. Ценил. Помнил… — Стрый неожиданно моргнул, накатило на него, а потом вдруг резко вскинул голову. — А эти взяли их!! Чтобы начинить ими куклу и заставить меня убить Кольку еще раз. Твари! Твари!!! — он сжал часы в руке, — доберусь до вас!!! — заорал Стрый, — доберусь, твари, и тогда…

— Тихо, Стрый, — Дивер встряхнул Малахова за плечо, — не время месть кровную устраивать. Отомстишь, если дело выгорит.

Стрый только головой качнул и сунул часы во внутренний карман, поближе к сердцу.

А через пять минут стало понятно, отчего так воняет догорающее чучело Кобольда. Просто среди ветхой ткани горел еще пластиковый пакетик с димедролом — капсулы шипели и плавились, распространяя вокруг евший глаза смрад.

— Вот что у тебя самое дорогое, — мрачно сказал Стрый, — вот что у тебя было за душой, Кобольд. Горстка таблеток — единственное, что ты любил. Шакал! — внезапно свистяще выговорил он и сильно пнул чадящее чучело. То поднялось в воздух и глухо ударило о противоположную стену. Пакет с димедролом выпал и остался дотлевать на бетоне.

— Вот так бывает, — сказал Владислав. — Аж сердце захолонуло. Как их увидел. Всегда мертвяков, да духов боялся. Вы ж гляньте, им тут самое место.

— Успокойся, Владик, — произнес Дивер, — это наверное капкан был. Тот, про который Никита рассказывал.

Ножи тоже были настоящими — каждое мертвое чучело имело при себе давешнее лезвие, все покрытое рунами.

— Могли убить? — спросил Дивер у замершего в дверях Никиты.

Трифонов медленно кивнул:

— Дальше будет страшнее.

— А нам не привыкать, — бодро сказал Дивер, шок его уже оставил, в отличие от остальных, — дальше идем.

— А этот где? — спросил Владислав, — сектант.

— Рамена? — Стрый еще раз легонько пнул подделку под Кобольда. — Его, как видишь, нет.

— Ну ты жив, Стрый, ты с нами. А он-то…

Дивер стоял у противоположной двери, ведущей в катакомбы, махал рукой. Победа здорово подняла его настроение — Севрюк так и рвался в бой.

— Все равно мы никогда не узнаем, — мрачно сказал Евгений Малахов и зашагал к Диверу.

Влад остался, глядя на разбросанные, издырявленные куклы. Такого ведь не бывает, не так ли? Чучела набрасываются на людей только в низкобюджетных ужастиках?

— Столько загадок… — прошептал Влад и пошел к дверям.

— Они был здесь, — четко сказал Хоноров, стоило Сергееву подойти, — ты почувствовал?

— Да, Евлампий, почувствовал. Они меня чуть не убили.

— Плохо быть мясом, — продолжила жертва своего страха, — все стараются тебя… съесть.

Влад сжал зубы и потащил Хонорова за собой в темноту подземелья. Впереди шел Дивер и Никита — луч их фонаря дико плясал, пытаясь охватить светом все помещение.

Широкий коридор уходил куда-то во тьму. Вытертый до полного обесцвечивания линолеум на полу. Лампы в жестяных абажурах через каждые пять метров. Стальные двери по обеим сторонам. Здесь было теплее, чем на поверхности — стены плакали прозрачной холодной влагой, и она прокладывала дорожки в бугристом бетоне.

— Пыточные, — выдохнул Стрый, — здесь держали Евлампия.

Дивер обернулся на Хонорова, но тот не реагировал. Не чувствовал, полностью уйдя в свои полные черноты грезы. Справа дверь была наполовину открыта, видно было ее толщину, отнюдь не малую. Севрюк подошел, посветил внутрь. В луч света попал порядком поржавевший хирургический стол, какие-то инструменты вокруг, пыль. Видимо этой зловещей механикой давно не пользовались. Луч фонаря скользил дальше, по угрюмым бетонным стенам, крытому все тем же линолеумом полу. У дальней стены обнаружился скелет, старый, снежной белизны остов, который, однако, и сейчас выглядел странно — у костяка были ненормально длинные ноги с чудовищно деформировавшимися ступнями и короткие обрубки ручек с детскими пальчиками. В пустых глазницах собиралась влага с потолка, так что когда свет попал на череп, они сразу зажглись желтыми мерцающими огоньками.

— Он любил играть… — сказал вдруг Никита Трифонов, и ощутимо вздрогнувший Дивер поспешил закрыть камеру, так и не спросив, кому выпала незавидная судьба встретить там смерть.

Быстро миновали катакомбы — пустые, темные, и множащие звуки шагов негромким эхом, словно где-то далеко-далеко резвится стая птиц.

Ход в пещеры был неприметен и выглядел как еще одна дверь. Не будь с ними Никиты, они без сомнения прошли бы мимо этой неприметной, покрытой лишаем ржавчины створки. Но Трифонов уверенно сказал:

— Здесь.

Севрюк подергал ручку — заперта. С отвращением вытер руку от налепившейся пушистой, как кроличья шерсть, плесени. Спросил:

— Дальше что?

Стрый вынул ключи Босха, увесистую связку, и выбрав наиболее массивный и покрытый ржой, вставил в замочную скважину. Провернул, глухо щелкнуло, и дверь слегка отошла от косяка. Посыпалась ржа.

— Запасливый был Босх, пусть ему вертел кой-куда воткнут там, где он сейчас оказался. — Произнес Степан.

— Все для людей делал, — сказал с усмешкой Стрый, толкнул дверь, и она растворилась в узкую штольню с выложенными известняком стенами. Потолок был низок.

Через штольни шли долго, узкие однообразные коридоры, столь похожие друг на друга, что даже Степан, признанный знаток этих мест, зачастую путался и уступал место проводника Никите, который шел уверенно, руководствуясь своим непонятным чутьем, и ни разу не ошибся. Они не попали ни в тупики, ни в природные ловушки-давилки, появляющиеся, когда потолок штольни уже достаточно обветшал и при малейшем шуме и шорохе готов обвалиться на голову неосторожным. В штольнях было тихо и прохладно, и только где-то в глубине породы нет-нет, да и скрипело что-то, сдвигались пласты земли. А однажды на полу нашли пустую ржавую склянку — шахтерский прообраз керосинок, древний, как Нижний город.