Перед нами чисто умозрительная конструкция, не учитывающая ни роли труда в формировании языка и мышления, ни качественного отличия человеческого общества от стада животных, ни даже отличия пары животных от стада. Но наивная, чисто спекулятивная аргументация здесь служит обоснованию материалистического по сути дела положения: совместная жизнь и деятельность, взаимопомощь — вот те объективные, материальные обстоятельства, то бытие, которому обязаны своим возникновением размышление и язык. Так получает в «Опыте…» свою дальнейшую разработку высказанная еще эпикурейцами идея о возникновении языка из эмоциональных выкриков (ономатопоэтическая гипотеза).
Когда Руссо писал, что возгласы, непроизвольно вырывавшиеся у наших предков под влиянием эмоций, явились первой стадией развития языка, когда (значительно позднее) И. П Гердер развивал мысль о том, что язык органически связан с рефлексией, что, только будучи закреплены рефлексией, эмоциональные возгласы превращаются в язык, — эти мыслители непосредственно следовали за Кондильяком.
Но в отличие от Руссо и Гердера автор «Опыта…» считает, что у первых людей язык представлял собой главным образом не восклицания, а гримасы и телодвижения, это был «язык действий» и возгласы играли тогда второстепенную роль.
Первый язык, по Кондильяку, был прежде всего «языком действий». Возникновение языка действий делает более многочисленными операции души, а умножение этих операций совершенствует язык действий, так как привычка связывать одни знаки с известными состояниями или обстоятельствами облегчала связывание других знаков с другими состояниями или обстоятельствами. Знаки в языке действий возникали естественно, сами собой: определенные переживания непроизвольно вызывали известные телодвижения. От людей требовалось лишь заметить и запомнить связь между первыми и вторыми. На большее люди тогда были не способны.
Из тех сведений, которыми располагал Кондильяк о детях, выросших среди животных, явствовало, что лишь в младенческом возрасте артикуляционный аппарат достаточно гибок, чтобы овладеть членораздельной речью; если этот аппарат не упражнять, его гибкость утрачивается. Значит, заключает философ, лишь младенцы могли произносить (разумеется, случайно) новые звукосочетания, лишь от них могли пойти словесные знаки и по мере того, как упражнялся их артикуляционный аппарат, развивался этот аппарат и у взрослых. Язык слов родился из звуков, посредством которых ребенок гипотетической пары, образовавшей семью, выражал свои потребности. Поэтому язык слов должен был возникнуть значительно позже языка действий и должен был развиваться очень медленно. Родителям трудно было заметить связь между лепетом их ребенка и его потребностями; проходило много поколений, пока какое-нибудь звукосочетание становилось словом. Преимущества языка слов были не видны, а его трудности — очень велики. Язык же действий был естественным и удобным. Возникновению словесного языка предшествовал длительный период смешанной речи, когда пользовались и языком действий, и языком слов. Таковы выводы, полученные умозрительно. О дальнейшем развитии языка слов, о том, как он строился по образцу языка действий, будучи долгое время тесно с ним связан (через интонации, пение, музыку, мимику, танцы), о том, что и ныне ощущается влияние языка действий, философ рассуждает, опираясь уже не на умозрение, а на факты о «первых языках», почерпнутые и из прошлого различных на-2 В. М. Богуславский родов, и из современной ему жизни. В работах ученых XVIII в., исследовавших ранние этапы развития языков в разных странах, а также теорию и историю музыки, театра, литературы, живописи, Кондильяк находит богатый материал, позволявший ему рассматривать и науки, и различные виды искусства как знаковые системы, материал, показывавший, что в общественной и государственной жизни, в развитии культуры языку принадлежит исключительно большая роль.
Различие языков Эпикур объяснял особенностями природы (климата и т. п.) разных стран, которые, по его мнению, накладывают отпечаток на представление и речь населяющих их народов. Эта мысль развивается и в кондильяковском «Опыте…», где целая глава — «О духе языков» — посвящена выяснению того, как «характер языков складывается постепенно и сообразно характеру народов» (16, 1, 268) и как характер последних в свою очередь детерминируется климатом и формой правления. В этой главе предвосхищается тезис Гердера о том, что в языке находит свое яркое выражение характер нации. Автор «Опыта…» считает, что не только «происхождение и успехи наших знаний целиком зависят от того, как мы пользуемся знаками» (там же, 299–300), но и все «развитие человеческого ума полностью зависит от того, с каким искусством мы пользуемся языком» (там же, 310).
Положение о том, что «размышление» и «рассуждение» невозможны без языка, неоднократно высказывалось философами до опубликования «Опыта…». Оно решительно отстаивалось, в частности, в «Естественной истории души» Ламетри. Но до появления первого труда Кондильяка никто не подверг проблему знака вообще и проблему языка в частности такому глубокому, детальному логическому и историческому анализу, какой проделал автор «Опыта…». Он первый, опираясь на собственные исследования и на труды других ученых (в частности, на упомянутое произведение Уорбертона, а также работы крупного французского историка и искусствоведа Ж. Б. Дюбо и теоретика музыки, основоположника современного учения о гармонии Ж. Ф. Рамо), нашел ряд действительно важных и неоспоримых доказательств того, что ныне называется органическим единством мышления и языка. Крайний сенсуалист Кондильяк оказался первым философом, сумевшим показать, что использование слов и предложений обязательно, неизбежно при «размышлении» в силу той абстрактности всех наших суждений, рассуждений и понятий, которая исключает их наглядность, той абстракции, из-за которой они не могут быть буквальными образами, подобиями восприятий и представлений. Этот философ, потративший столько усилий на то, чтобы стереть грань, отделяющую абстрактное мышление от чувственности, сводя первое ко второму, написал труд, в котором по существу обосновывается наличие коренных, качественных различий между этими этапами познания и невозможность сведения высшего этапа к низшему.
Если в трактовке той позитивной роли, какую язык играет в жизни людей, концепция, развиваемая Кондильяком в «Опыте…», существенно отлична от локковской, то при рассмотрении негативных явлений, связанных с употреблением языка, автор «Опыта…» в общем следует за Локком. Как и Локк, он указывает, что слово независимо от того, обозначает ли оно свойства, объективно соединенные в вещи, или свойства, мысленно соединенные самим человеком, обозначает соединение свойств, которые сами по себе вне предмета не существуют. Между тем люди легко впадают в иллюзию, что «человек вообще», «золото вообще» или «справедливость вообще» пребывают вне нашего сознания так же, как отдельные материальные объекты. Подобно Локку, Кондильяк подвергает критике всех философов древности, средних веков и Нового времени, которые разделяли эту иллюзию.
Близок к Локку Кондильяк и тогда, когда рассматривает злоупотребления в языке. Последние, по его мнению, возникают из-за того, что люди знакомятся со многими словами в таком возрасте, когда обозначаемые ими идеи еще недоступны их пониманию; из-за того, что в зрелом возрасте люди понимают не все слова, которыми пользуются, и, произнося их, либо туманно представляют их смысл, либо вовсе его не знают; из-за того, что, употребляя одно и то же слово, различные люди вкладывают в него различный смысл.
Посмотрим теперь, какую эволюцию претерпели взгляды Кондильяка на язык и мышление после опубликования «Опыта…».
Глава III
РАДИКАЛЬНЫЙ СЕНСУАЛИЗМ И ОТХОД ОТ НЕКОТОРЫХ ИДЕЙ «ОПЫТА…»
