- Конечно.

- Дело в том, что ты не доверяешь Сюзан?

- Я думаю, что эта ваша гимнастика – полная хрень.

- Почему?

- Не нравится она мне.

- И она не нравится тебе, потому что?..

- Потому что это хрень.

- Хорошо.

Мне не понравилось, как он сказал это «хорошо».

- А ты хоть знаешь, что это такое, Зак?

- Мне и не нужно этого знать.

- Что ты знаешь о психологических травмах?

- Ничего.

Адам посмотрел на меня с иронией – не мне его винить, я отвечал ему тем же.

- Есть теория, по которой дыхательная гимнастика помогает телу освободиться от психологической травмы. Это я упрощаю, но…

- Я охуеть в каком восторге, - грубо оборвал я его.

Адам ничего не ответил, просто смотрел на меня. Ненавижу, когда он на меня так смотрит.

- Слушай, Адам, это классно, что ваша дыхательная гимнастика помогает Шарки и Рафаэлю, но я не они, я другой.

- Неизлечимо уникальный.

- Что-то в этом роде, - улыбнулся я. Мне совсем не нравился этот разговор.

- Ты говорил с Рафаэлем об этой гимнастике? - Он знает, что помимо него я говорю на такие темы только с Рафаэлем. Знает, так зачем же спрашивает?

- Да, я говорил об этом с Рафаэлем.

- Ты думаешь, Рафаэль дурак?

- Ты прекрасно знаешь, чтоя думаю о Рафаэле и какк нему отношусь. - Я начинал злиться.

- Как ты относишься к Рафаэлю?

- Мне он нравится.

- Когда ты говоришь, что он тебе нравится, то что имеешь в виду?

- То, что он мне нравится.

- Как друг? Брат? Отец?

На черта он завел об этом речь? Вот теперь я реально разозлился – меня здорово выносил весь этот разговор.

- Рафаэль – мой друг.

- Рафаэлю пятьдесят три, тебе – восемнадцать.

- И что?

- Ты можешь представить себе, как проводишь с ним свое свободное время?

- Зачем мне представлять, я и так это делаю.

- А делал бы это, если бы вы жили не тут, а просто в одном городе?

- Не знаю. - Я взглянул на него, и мне не понравился его взгляд. Очень не понравился. - Слушай, Адам, к чему ты клонишь?

- Я предполагаю, что ты, может быть, видишь в Рафаэле отца?

Я предполагаю. Как же Адам любит эту фразу. Она означает, что у него уже готова теория. Ну да, а я прямо горю желанием услышать все его теории.

- Да ты что. - Я злобно уставился на него – меня выбешивал этот разговор. - Ты вообще в себе?

- О чем ты, Зак?

- Ты знаешь, о чем я, не строй из себя идиота, Адам. Меня это бесит.

- Почему ты злишься?

- Потому что.

- Потому что, что? Ты смотришь на меня так, словно хочешь ударить.

- Я не бью людей.

- Я так и не думал, но ты сильно на меня разозлился.

- Да, я злюсь на тебя. - Боже, как же у меня руки чешутся его ударить.

- Хочешь, я скажу тебе, что думаю об этом, Зак?

Я совершенно не хотел, чтобы он говорил мне, что думает об этом.

- Угу, валяй, - ответил я «иди ты на хуй» тоном, и мы обменялись насмешливыми улыбками.

- Хорошо, - сказал он. - Вот что я предполагаю, Зак. Я предполагаю, что ты любишь Рафаэля и хочешь, чтобы он был твоим отцом.

Я некоторое время молчал, потом заметил:

- У меня есть отец.

Теперь уже замолчал Адам – надолго. Он думал и думал. И хотя я был страшно зол на него, я видел, что он никак не может собраться с мыслями и что-то надумать наконец. Не знаю, что его так смутило.

- Ты разговаривал со своим отцом после того, как попал сюда?

Я отрицательно покачал головой.

- Почему? - прошептал он. Он очень осторожно подбирал слова, и это сбивало меня с толку.

- Не знаю, - ответил я.

И мы уставились друг на друга.

- Твой отец жив? - спросил он. В его глазах читались доброта и теплота, и я не выдержал и отвернулся.

- Не знаю, - признался я. И начал плакать – не знаю, почему.

Адам молчал, давая мне выплакаться.

- Ладно, - сказал я. - Я схожу. Схожу к Сюзан. Я сделаю это. Можем мы больше об этом не говорить?

Он улыбнулся. Боже, его улыбка переворачивала мне душу.

- Ты не обязан делать то, чего не хочешь.

- Я сказал, что схожу.

- И при этом ты злишься.

- Я не злюсь. Нет. Мне просто нужно покурить.

Снова улыбнувшись, Адам посмотрел на часы.

- У нас с тобой еще двадцать минут. Тебе что-нибудь снится?

- Да. - Я с радостью уцепился за другую тему разговора. Только бы не говорить о дыхательной гимнастике, только бы не говорить о Рафаэле, только бы не говорить об отце. - Да, я всегда вижу сны.

- Хочешь поговорить о каком-нибудь из них?

- Хочу.

Мы оба рассмеялась. Боже, Адам никогда не угомонится.

- Мне снился монстр Рафаэля.

- Монстр Рафаэля?

- Да, он присутствовал в моем сне.

- И что он делал?

- Проводил в нем свое свободное время.

Адам посмотрел на меня «умничаешь, да?» взглядом.

- Мне было страшно.

Он кивнул и признался:

- Мне тоже снятся плохие сны.

- И монстры?

- Можно и так сказать, - улыбнулся он.

Мне очень нравится улыбка Адама – она настоящая.

- Без шуток, Адам. Тебе когда-нибудь снился монстр?

Он серьезно посмотрел на меня. Очень, очень серьезно.

- Да, Зак, мне снились монстры.

В эту минуту я оценил то, что требуют на терапии от нас – честность. Адам – мой психотерапевт, и он со мной действительно честен. Он совершенно прав насчет Рафаэля, и мне тошно от этого. Я действительно люблю Рафаэля, так почему же так разозлился, когда он спросил о моих чувствах к нему? Я действительно хочу, чтобы он был моим отцом. Но в душе я вечно мечусь – в какие-то дни хочу, чтобы Рафаэль был моим отцом, в какие-то – чтобы моим отцом был Адам. Да, да, я знаю, что это все нездоровыемысли.

3.

Несколько вечеров назад Рафаэль в нашей комнате рисовал картину. Все что нужно для рисования он накупил в художественном магазине в один из еженедельных выездов из центра. Этот парень умеет рисовать. Он терпелив и может часами корпеть над картиной. Никогда не видел никого, кто мог бы так сосредотачиваться над чем-то. Я его и спросил:

- О чем ты думаешь, рисуя?

- Не знаю, Зак. Я рисую не думая. Когда ты только начинаешь рисовать… - он ухмыльнулся, замолчав, и поправил сам себя: - Когда яначинаю рисовать… - Он так и не закончил свою мысль, мы оба покатились со смеху и никак не могли перестать смеяться. Я серьезно – мы с ним заливисто хохотали. В этом не было ничего смешного, но мы ухохатывались – в нас умещалось слишком много чувств, с которыми мы не знали что делать, которые перемешались внутри нас в один сплошной клубок и требовали, чтобы мы отделили их одно от другого, - поэтому порой мы просто… смеялись.

Когда мы просмеялись, Рафаэль сказал:

- Понимаешь, рисование иногда похоже на смех. Дело не в технике и даже не в навыках. Ты можешь учиться рисованию, но так и не стать художником. Можешь заучить наизусть цветовую палитру и знать, как правильно смешивать цвета, но так и не стать художником. - Он кивнул. - Да, думаю, так оно и есть. Для меня. Я не художник, Зак. Просто внутри меня хаос, и я не могу с ним жить. Я пытался пить. Я испробовал много чего, и большинство из этого меня убивало.

Я подошел к нему и взглянул на картину. На заднем плане притаился монстр, на переднем – книги, колосистое поле, лицо мужчины, древнего как сам бог, пылающие небеса и разрозненные буквы, стремящиеся стать словами. Все это напомнило мне музыку, трубу мистера Гарсии.

- Тебе больно рисовать это, Рафаэль?

- Чертовски больно.

- Тогда зачем ты это делаешь?

- Могу я тебе кое-что сказать?

- Всё что угодно. - Мне хотелось сказать этим: расскажи мне всё, абсолютно всё. Хотелось закричать, что иногда я читаю его дневник. Меня мучило то, что я не могу ему в этом признаться. Я боялся, что он возненавидит меня за это. Я бы на его месте так и сделал. Правда. Я же сам себя ненавижу за это, так почему бы и ему не возненавидеть меня?