Когда Мэйбл покинула свою удобную, стоявшую на отшибе хижину, куда с разрешения начальства поместил ее отец, и вышла на свежий воздух, она оказалась у подножия бастиона, который, казалось, приглашал ее наверх, чтобы бросить взгляд на то, что еще вчера было скрыто ночною темнотою. Взбежав по склону, поросшему дерном, легконогая жизнерадостная девушка оказалась на вышке, откуда словно на ладони открылось ей то новое, что отныне ее окружало.
К югу простирался лес, где она провела столько томительных дней и пережила так много опасных приключений. От крепостного палисада его отделяло широкое открытое пространство, опоясывающее форт кольцом. Еще недавно здесь росли деревья, которые пошли на постройку крепостных сооружений. Этот гласис¹– ибо таково было стратегическое назначение вырубки – занимал площадь в сотни акров, но уже за его пределами исчезали всякие признаки цивилизации. Далее, куда ни кинь глазом, тянулся лес, тот нескончаемый дремучий лес, который был теперь так знаком Мэйбл, с его затаившимися лоснящимися озерами и сумрачными буйными ручьями, со всем богатством и щедростью первозданной природы.
[¹Гласис– наружный пологий скат земляного вала крепости.]
Обернувшись в другую сторону, наша героиня почувствовала, что щеки ее коснулось свежее дыхание ветра – впервые, с тех пор как она покинула далекое побережье. И тут ей представилась новая картина; хоть Мэйбл и была к ней подготовлена, от неожиданности она вздрогнула, и легкий возглас восхищения сорвался с ее уст, в то время как глаза жадно впитывали всю эту красоту. На север, восток и запад, по всем направлениям – короче говоря, во всю половину открывшейся перед ней панорамы– зыбилось озеро. Вода здесь была ни зеленоватого оттенка стекла, который так характерен для американских водоемов,ни темноголубого, как в океане; скорее она отливала цветом янтаря, что, однако, не мешало ей быть прозрачной. Нигде – до самого горизонта – не видно было земли, кроме ближнего берега, который тянулся направо и налево непрерывным контуром леса, с широкими заливами и невысокими мысами и отмелями. Местами берег был скалистый, и, когда медлительная сонная вода заливала его гроты и пещеры, оттуда раздавались гулкие звуки, напоминавшие отдаленные раскаты орудийного выстрела. Ни один парус не белел на поверхности озера, ни одна крупная рыбина не играла на его груди, и даже самый пристальный и долгий взгляд напрасно искал бы на его необъятных просторах хотя бы малейших следов человеческого труда или корысти. Бесконечные, казалось, лесные пространства граничили здесь с необъятной водной пустыней. Казалось, природа, задумав создать грандиозное, поставила две свои главные стихии в смелом контрасте друг подле друга, презрев другие, более мелкие эффекты, и умиленный наблюдатель с восторгом переходил от созерцания широкого лиственного ковра к еще более обширному зеркалу воды, от неумолчных, но тихих вздохов озера– к священному покою и поэтическому уединению леса.
Бесхитростная, как и любая обитательница глухого захолустья этой отдаленной колонии, наивная и простодушная, как и всякая милая и добрая девушка, Мэйбл Дунхем не лишена была чувства поэтического и умела наслаждаться красотами нашей земли. Хоть она, можно сказать, не получила никакого образования, ибо девушки ее страны в те далекие дни получали лишь самые начатки знаний, она была более развита, чем обычно бывают развиты молодые женщины ее круга, и делала честь своим наставникам. Вдова штабофицера, однополчанина Томаса Дунхема, взяла девочку к себе после смерти ее матери, и под присмотром этой женщины Мэйбл приобрела некоторые вкусы и понятия, которые иначе навсегда остались бы ей чужды. В семье своей покровительницы она занимала положение не столько служанки, сколько скромной компаньонки, и результаты этого сказались на ее манере одеваться, на ее речи и даже чувствах и восприятиях, хотя ни в чем она, возможно, и не достигала уровня дамы из общества. Утратив более грубые черты и привычки своего первоначального состояния, она вместе с тем и не приобрела светского лоска, который мог бы помешать ей занять в будущем то положение, какое, повидимому, было предначертано ей случайностью рождения и достатка. Все же остальное примечательное и самобытное в ее характере было у нее от природы.
При названных обстоятельствах читатель не должен удивляться, узнав, что Мэйбл разглядывала открывшуюся перед ней картину с чувством наслаждения более высоким, чем обычное удовольствие. Она воспринимала красоты пейзажа, как восприняло бы их огромное большинство, но наряду с этим чувствовала и его величие, и его поэтическое одиночество, и торжественное спокойствие, и красноречивое безмолвие – все то, чем очаровывает нас девственная природа, еще не потревоженная трудами и борьбой человека.
– Как красиво! – невольно воскликнула она, с наслаждением вдыхая свежий воздух, живительно действовавший ей на душу и тело. – Как красиво и вместе с тем как необычайно!
Но тут восклицание Мэйбл и вызвавшее его течение мыслей были прерваны чьимто легким прикосновением к ее плечу; думая, что это отец, девушка обернулась и увидела рядом с собой Следопыта. Спокойно опираясь на свой длинный карабин, он, по обыкновению беззвучно смеясь, обвел широким жестом вытянутой руки обширную панораму озера и леса.
– Здесь перед вами два наших царства– мое и Джаспера,– сказал он. – Озеро принадлежит ему, лес – мне. Наш малый любит похвалиться обширностью своих владений, но я говорю ему, что деревья занимают на земле не меньше места, чем его излюбленная вода. Вы, однако, Мэйбл, годитесь и для того и для другого. Как я замечаю, страх перед мингами и наш ночной поход нисколько не отразились на вашем хорошеньком личике.
– Я вижу Следопыта в новой роли: ему угодно расточать комплименты глупенькой девочке!
– Не глупенькой, Мэйбл, нисколько не глупенькой. Сержантова дочка не была бы достойна своего отца, вздумай она говорить или делать глупости.
– А стало быть, ей не надо льститься на коварные, угодливые речи. Но как же я рада. Следопыт, что вы снова с нами. Хоть Джаспер и не особенно тревожился, я боялась, как бы с вами или вашим другом не приключилось чегонибудь на этом ужасном перекате.
– Джаспер слишком хорошо нас знает, чтобы подумать, будто мы могли утонуть. Мне такая смерть на роду не написана. Разумеется, плыть с моим длинным ружьем было бы затруднительно, а мы с «оленебоем» в стольких переделках побывали вместе – и на охоте и в стычках с дикарями и французами, – что расстаться с ним я ни за что не решусь. Но мы отлично перешли реку вброд, там достаточно мелко, за исключением нескольких омутов и яров, и вышли на берег, даже не замочив наши ружья. Пришлось, правда, переждать, потому что ирокезы нас караулили. Но, как только негодяи завидели фонари, с которыми сержант и другие вышли вас встречать, я понял, что они уберутся – ведь можно было предположить, что нам будет выслана помощь. Мы с час терпеливо сидели на камнях, пока не миновала опасность. Терпение – одно из величайших достоинств настоящего лесного жителя.
– Как я рада это слышать! Я так о вас беспокоилась, что с трудом уснула, несмотря на всю свою усталость.
– Да благословит бог вашу доброту, Мэйбл! Да, таковы они, преданные нежные сердца! Признаюсь, я тоже обрадовался, увидев фонари, спускающиеся к реке, – ведь это было добрым знамением того, что вы в безопасности. Мы, охотники и проводники, грубый народ, но и у нас есть чувства и мысли не хуже, чем у любого генерала в армии. Мы с Джаспером предпочли бы умереть, но не допустили бы, чтобы с вами чтонибудь случилось, поверьте!
– Большое вам спасибо. Следопыт, за все, что вы для меня сделали. Благодарю вас от чистого сердца, и будьте уверены, я все, все передам отцу. Я уже многое ему рассказала, но еще далеко не достаточно.
– Полноте, Мэйбл! Сержант знает, что такое лес и краснокожие, настоящие краснокожие, так что нечего ему и рассказывать. Ну что ж, вот вы и встретились с вашим батюшкой. Надеюсь, старый честный сержант не обманул ваших ожиданий?