Старик помолчал, стараясь отогнать от себя безрадостные воспоминания.

– А здесь – красота! Все, что вокруг. Посажено собственными руками. Говорили мне. В Эйн Карем лоза не привьется. А вот она, родная! Мне тут каждый листочек знаком. Даже будто слышу их голоса. Может, я в прошлой жизни был виноградным кустом.

Заскорузлая ладонь Нисима легла на кудрявую голову мальчика:

– Как думаешь, капара?

Тот высунул ему длинный язык и пополз за каким-то жучком.

– А Хаим, мой братец. Считает меня ненормальным. Не говорит прямо. Хочу твой виноградник, сад, дом. Только трезвонит всюду. Чокнутый, мол, я. Чтобы упрятать в психушку…

Старик всполошился, не видя мальчика.

– Где же этот непоседа? Его нельзя отпускать. Сбежит!

Кряхтя, он стал искать среди кустов – и тоже исчез. Юдит беспокойно смотрела ему вслед:

– Меня пугают внезапные исчезновения. Люди иногда не возвращаются.

– Да вот он! – сказал Андрей.

– Не вижу.

– Вон мелькнули его глаза!

– Это ягоды винограда блестят на солнце.

– А рядом – длинные вьющиеся волосы!

– По-моему, там молодые побеги цепляются друг за друга.

– Но нельзя же… не различить его мускулистые руки!

Юдит улыбалась:

– Нет, это толстые стволы лозы.

Андрей, однако, был серьезен.

– Не пойми меня буквально, – сказал он. – Я говорю… об общности Нисима с природой. Он словно сделан из самых необходимых – как это? – частиц, что составляют мир вокруг нас. Такие люди не умирают… просто переходят в растения, плоды, цветы. А я иногда… чувствую себя таким искусственным, никчемным.

Юдит сказала задумчиво:

– У тебя есть то, чего не хватает многим – воображение. Да и у меня оно в избытке. Мы очень похожи.

– Правда? – улыбнулся Андрей.

Он потянул Юдит домой, показал ее комнату, ту, что больше и светлее, и оставил одну.

К вечеру осторожно постучал, а, войдя, поразился произошедшей перемене. Он редко заглядывал сюда. Здесь скопилось множество случайных вещей, приобретенных хозяином в разное время, которые уже не помнили своей первоначальной цели и доживали долгий век одинокие, никому не нужные. Внезапно они были растормошены, очищены от пыли и, расставленные в обдуманном порядке, осознали смысл своего существования, как и сам Андрей с появлением Юдит в его жизни.

Так он узнал ее аскетический нрав: все лишнее было выдворено в чулан, и тогда открылось свободное пространство, ограниченное лишь самым необходимым: монашеский узкий диван предназначался не для сновидений, а чтобы спать спокойно и глубоко, медная гравюра предавалась воспоминаниям о бывшем Иерусалиме, и желтая настольная лампа нетерпеливо ждала вечера, чтобы очертить вокруг строгий овал света.

Задумчивая, свежая после принятого душа, Юдит, как он хотел думать, ждала его.

– Посмотри! – сказала она.

Андрей проследил за ее взглядом – у него на плече застыла маленькая ящерка.

– Это мой друг Гекко, – познакомил он их. – Я нашел его в развалинах, взял сюда и откормил мухами.

Хрупкое, почти прозрачное животное как бы излучало изнутри зеленый свет.

– Гекконы тоже, наверное, мутировали, как цветы в сквере, где мы… встретились с тобой. Можешь потрогать его.

Поколебавшись, Юдит коснулась гибкой шероховатой спинки ящерки, и та стала краснеть.

– Видишь, ему передаются наши чувства. – Андрей сжал ее руку. – Ты очень волнуешься, правда?

Потом огляделся вокруг:

– Тебе чего-нибудь не хватает?

Юдит ответила тихо:

– Мамы.

Ее распущенные черные волосы блестели, покрытые, словно росой, искрящимися каплями.

– Отец все свое свободное время проводит в молитвах, оставив ей, как принято у нас, заниматься детьми. Потом произошло страшное: моя сестра Орли погибла, когда «это случилось»… Мы родились близнецами, росли как единое существо, и меня постоянно терзает вопрос, почему она, а не я… После той страшной ночи жизнь родителей сосредоточилась на мне, а я их предала. Я поступила так и с Натаном Бар Селлой. Мы с ним соседи, дружили с детства, и как-то само собой подразумевалось, что будем вместе и дальше.

Юдит, внезапно устав, закрыла глаза.

– Вместе с Орли не стало и моей веры. Я долго ни в чем не признавалась никому, пока Натан не догадался сам. Раву запрещено жениться на эпикорсит, и чтобы не потерять меня, он готов был снять с себя сан. Но это сломало бы ему жизнь. Он умен, честолюбив, несмотря на молодые годы, признан авторитетом в толковании Талмуда, и его ждет большая карьера. Я не могла принять такую жертву.

– И вдруг ты встречаешь гоя… без должностей и званий, только с одним достоинством… голубой кровью в жилах.

– Что? – не поняла Юдит.

– Мой прадед был – как это? – дворянин, – фамильный подбородок Андрея надменно выпятился. – Вот визитная карточка… аристократа. На него можно вешать чайник. Где он у тебя? – Он усмехнулся. – А главное во мне… что я умею любить… как уже никто не любит. Мне кажется, я последний, кому это дано…

И он снова пошел тем же опасным путем, где споткнулся однажды, – медленно приблизил губы к ее губам и почувствовал, что ее спина выгнулась, как струна, готовая оборваться, а на щеку упала слеза, сразу отрезвившая Андрея. Острая мысль заставила его остановиться.

– Я боюсь… между нами не все ясно, – проговорил он, двигаясь неверными шагами вокруг растерянной девушки. – Может, ты сейчас со мной из-за того, что было в больнице? Это ошибка, я не могу воспользоваться ею. Клянусь: ты по-прежнему чиста… Там, в палате, я не видел ничего.

Андрей остановился, обессиленный.

– Мне теперь страшно и легко. Тебе известна правда, и твое решение будет свободным.

Наступила неспокойная тишина.

Гекко, ставший вдруг уныло серым, соскользнул на пол и спрятался в какой-то щели. Солнце медленно уходило из комнаты, уступая ее вечерним теням, которые непреодолимо ложились между Юдит и Андреем. Только сейчас он различил странный шум и глянул через дверь балкона. Внизу двое дюжих парней в белых халатах подступали к Нисиму, а тот беспомощно пятился от них, как затравленный зверь.

– Извини!

Андрей сбежал во двор, заваленный досками и кирпичом, потому что хозяин вечно что-нибудь достраивал в своих владениях.

– В чем дело? – спросил Андрей.

– Они из лечебницы, – произнес старик непослушным языком. – И с ними. Мой брат Хаим.

Невдалеке маячил грузный детина, чем-то неуловимо похожий на Нисима, хотя был намного младше и – по бесконечной иронии природы – с лицом гладким, даже красивым.

– Нечего беспокоиться, – угрюмо процедил он, – всего одна короткая беседа с психиатром.

– Я нормален! – задыхаясь, крикнул старший брат. – Как пятьдесят лет назад. Когда нес тебя, больного. Через пустыню!

– Вы никуда его не возьмете, – твердо заявил Андрей. – Это незаконно!

– А ты кто такой? Ехал бы себе в Россию. Вот где соблюдают законы! – осерчал Хаим и кивнул санитарам.

Тот, что был сильнее и выше, протянул руку к старику, но Андрей оттолкнул его назад. Начали подходить соседи, загораживая Нисима, а вверху, на балконе появилась Юдит. Трое непрошенных гостей совещались шепотом, потом санитары, не глядя ни на кого, пошли к белому фургону, ожидавшему на улице.

– Ты пожалеешь об этом, Иван, – хрипло пригрозил Хаим.

Проходя мимо временной подпорки, которая поддерживала недавно надстроенный карниз дома, он в досаде пнул ее сапогом – и тогда тяжелый бетонный блок пролетел над Андреем.

– Андрэ! – раздался отчаянный крик.

Блок упал рядом, и Андрей, не совсем придя в себя от минувшей опасности, все же нашел силы молодецки помахать Юдит, как какой-нибудь герой вестерна. Смутившись, она немедленно скрылась внутри.

Люди расходились, хлопая по спинам Нисима и Андрея, а старик тревожно смотрел по сторонам, пока не убедился, что брата и след простыл.

– Пойдем, – предложил он, унимая дрожь, – нужно это отметить.

Они спустились в погреб, прохладный и сырой, заставленный пузатыми бочонками и рядами бутылок. Нисим достал одну из них, всю в паутине, и осторожно откупорил.