Что до Добровольческой армии дошли слухи, что Шварц вывез из Одессы значительные суммы, и притом в валюте, – несомненно. Происхождение этих слухов следующее. В Одессе за несколько времени до эвакуации была затеяна, как всегда, по существу, безрезультатная борьба со спекулирующими иностранной валютой, что вело к вящему обесценению местных бумажных денег. В спекуляции были обвинены несколько местных банкиров, причем сами они были арестованы, а хранившиеся в их сейфах принадлежавшие им суммы в иностранной валюте секвестрованы. Суммы эти при выезде из Одессы были перевезены на пароход, на котором выезжал генерал Шварц со своим штабом. На пути к Константинополю эти же суммы были при непосредственном участии Бернацкого, его товарища Курилло и заведующего контрольной частью Ильяшенко-Синяговского пересчитаны, запечатаны и сложены в несгораемое помещение парохода, к которому приставлен офицерский караул. Оказалось этих сумм немного более 800 тысяч франков золотом.

Наличность на пароходе сумм в золотой валюте, конечно, скоро стала известна всем находившимся на нем, число коих превышало 1200 человек, причем размер этих сумм во время морского перехода в представлении едущих все увеличивался. Говорили сначала о нескольких миллионах, затем уже о десятках миллионов и, наконец, о многих сотнях. Слухи эти, к сожалению, разожгли аппетиты некоторой части едущих, и появилась даже кучка негодяев, агитировавших за завладение этими суммами едущим офицерством и их разделе между собой. Дошло до того, что написали соответствующее воззвание и расклеили по трюмам, где ютилась превратившаяся в беженцев офицерская масса. Дело грозило принять самый нежелательный оборот. Удержать дисциплину среди физически исстрадавшейся и, увы, нравственно расшатанной массы было нелегко. Соблазн был несомненно велик. Усиливался он еще тем, что на том же пароходе ехали некоторые одесские банкиры, везшие, по слухам, тоже большие ценности, принадлежащие их банкам. Зашла речь и об их отобрании на том основании, что ценности эти принадлежат не самим банкирам, а клиентам их банков; банкиры суммы эти несомненно присвоят себе лично, а посему справедливее их тоже распределить. Рассуждение довольно специфическое, хотя, насколько основная посылка была неверна, трудно сказать: привлечь к суду банкиров, вывезших клиентские суммы, ввиду того, что банки их несомненно большевиками были впоследствии ограблены, не представится никакой возможности. Обстоятельство это не давало, разумеется, права третьим лицам присвоить находившиеся у банкиров суммы себе.

Вовремя принятыми мерами и, конечно, прежде всего благодаря безусловной порядочности преобладающего большинства сосредоточенного на судне офицерства агитация эта не имела успеха и не привела ни к каким последствиям.

По высадке на остров Халки, куда французские власти законопатили прибывшие из Одессы воинские кадры, секвестрованные суммы были вновь пересчитаны и сданы Бернацким в Оттоманский банк на хранение на совокупное имя русского представителя в Константинополе и командующего Добровольческой армией, впредь до разбора дела о степени ответственности собственников этих сумм. Последние тоже прибыли в Константинополь и всячески добивались возврата им их денег.

Со своей стороны я признавал, произведенную секвестрацию незаконной и полагал, что секвестрованные суммы должны быть попросту возвращены их собственникам. Состоявший при Шварце совет, от которого, как я уже упоминал, зависело разрешение всех вопросов, связанных с денежными ассигнованиями и вообще общего значения, высказался за предоставление разрешения этого вопроса суду, не указав, однако, какому. Что стало впоследствии с этими суммами, поступили ли они в кассу Добровольческой армии или были возвращены их собственникам, я точно не знаю, слышал же я, что в конечном результате собственники добились их возвращения.

Как бы то ни было, в течение некоторого времени управление Добровольческой армией могло добросовестно заблуждаться насчет присвоения генералом Шварцем каких-то несчастных капиталов, но заблуждение это могло продолжаться только до получения разъяснения его же агента – Бернацкого, а посему все дальнейшие предпринимавшиеся против Шварца шаги были столь же недобросовестны, как в высшей степени бестактны.

Возвращусь, однако, к Одессе и тому положению, в котором я ее застал. Как я уже сказал, она веселилась и… спекулировала, веселилась настолько, что на ум приходили стихи:

Пусть тешится младое племя!

Внезапно средь его утех

Прогрянет черни рев голодный

И пред анафемой народной

Утихнет наглый этот смех

На мое заявление, что по полученным мною определенным сведениям Одесса будет на днях французами эвакуирована, отвечали тем же смехом.

«Как может это быть, – говорили одесситы, как постоянные, так и заброшенные туда ходом событий, – когда всего за два дня до вашего приезда приезжали в Одессу из Константинополя генерал Franchet d'Esprey, а из Бухареста командующий французскими войсками в Румынии генерал Berthelot и торжественно заявили, что количество союзных войск, находящихся в России, будет в ближайшее время значительно увеличено».

Уверен в этом был и генерал Шварц, переживавший в эти дни тяжелое время. Большевики напирали со всех сторон, число русских воинских элементов было незначительно – всего лишь несколько тысяч, преимущественно офицеров, а союзные войска оказывали лишь слабое сопротивление наступающему противнику. Тем не менее их присутствие имело решающее в психологическом отношении значение. Внушали противнику спасительный страх и стоявшие на рейде военные суда, не помню, какие именно, но, однако, достаточно большие, чтобы принять на борт все имевшиеся в районе Одессы союзные войска. Шварц был лихорадочно занят формированием при помощи имеющихся кадров новых воинских частей, пополняемых путем набора, и дело это продвигалось весьма успешно: еще две-три недели – и русские воинские части, защищавшие подступы к Одессе, представили бы мощную силу. Командующий союзными войсками – французскими сингалезцами и греческими батальонами, – совокупная численность коих, если не ошибаюсь, достигала 10-12 тысяч, генерал Ансельм был в лучших отношениях с Шварцем и оказывал ему полное содействие в трудном деле.

Словом, все предвещало скорое наступление лучших времен и оправдывало оптимизм одесситов. Но не прошло и нескольких дней после моего возвращения, как среди этого кажущегося благополучия разнесся грозный слух, что по распоряжению из Парижа союзные войска на днях покинут Одессу. Слух этот разнесся с быстротой молнии и тотчас вызвал всеобщую панику. Напрасно, надеясь сдержать панику и произвести неизбежную при этих условиях эвакуацию сколь возможно спокойнее и планомернее, генерал Шварц утверждал в своих объявлениях, что положение Одессы безопасное.

Началось снятие союзных войск с занимавшихся ими позиций и стягивание их в Одессу до последующей посадки на суда, а также их постепенный уход по береговой полосе в Румынию. Сам генерал Шварц был вынужден скоро перенести свое и своего штаба местопребывание из центра города на Приморский бульвар, где реквизирована была с этой целью все та же «Лондонская» гостиница, постояльцы которой вынуждены были переселиться в другие, уже переполненные гостиницы города. Переезд этот был вызван необходимостью сосредоточить всю оборону города поблизости к порту, под защиту стоящих на рейде союзных военных судов. (Произведенная по распоряжению из Парижа спешная эвакуация из Одессы французских и греческих войск была, очевидно, вызвана происшедшим незадолго перед тем возмущением части команды на двух французских броненосцах, стоявших на Севастопольском рейде. Возмущение это испугало французское правительство до крайности, оно убедилось в заразительности большевизма и решило увести свои войска подальше от источника заразы. Винить в этом Францию не приходится. Каждое государство обязано прежде всего охранять свои жизненные интересы. - В. Г.).

Безобразным был не самый факт эвакуации, а та молниеносная спешность, с которой она была произведена, вследствие чего русские войска лишены были всякой возможности организовать самостоятельную защиту Одессы. Это вполне сознавали местные французские военачальники Ансельм и далее Franchet d'Esprey и в разговоре с русскими проявляли по этому поводу большое смущение.