револьвер из цветного стекла
он впускает в кровь прозрачных пчёл
на изломе слабой руки
его безнадёжность хохочет в зеркале
белая пыль оседает ему на виски
он оживает
теперь он снова живой
мой брат ширяев вырастает тенью
в синем проеме окна
в комнаты входит смертельная гостья
её называют Луна
она наполняет его стакан мерцающей кислотой
садится напротив
и всё понимает
и капает желчь
из её улыбки пустой
он допивает
теперь он опять молодой
мой брат ширяев проникает взором
в самую суть бытия
мой брат ширяев праздничный порох
радужная змея
на пути своём он встречает существ
вникает в их странную речь
он полон тяжёлой и тёмной радости
эта вспышка стоит всех выжженных свеч
ещё один шаг –
он вспомнит дорогу Домой
но гаснет экран окончен сеанс
сгоревшим к чертям мотыльком
ширяев устал ослеп и оглох рассыпался красным песком
он стар безобразен бездарен бездомен бессилен и неумён
уползает мучительными зигзагами
и засыпает в углу до лучших времён
он умирает
он с болью становится мной
Сестринский люblues
Моя сестра – easy rider без головы
Моя сестра опять остаётся в живых
Моя сестра сломя голову мчится вперёд
Моя сестра когда-нибудь всё же умрёт
Моя сестра любит пиво и блюз
С моей сестрой я всё время боюсь
Того, что я тоже стану такой
Сестра
Я решила остаться с тобой
(Ты будешь смеяться, но я осталась с тобой)
Сестра… Эта трасса ведёт в никуда
А дома свет лампочки, койка и в кране вода
Сестра, что с того, что мы видели сны про любовь?
Да мало ли мы повидали, девочка, снов?
Мы сотый раз видели это кино
Мы знаем, что дальше, нам просто смешно
Какой к чёрту праздник, но выпьем вина
Ведь у нас кроме нас больше и нет ни хрена
(Ты будешь смеяться, но вправду ведь нет ни хрена)
Ты снова звонишь мне (ты плачешь?) и просишь прийти
Засада с такси, опоздала наверно, прости
Сестра, нас имеют такие скоты
Их мысли о нас до смешного просты
А нам о них думать – и вовсе влом
Делаем ноги, сестра, посмеёмся потом
Сестра, наша жизнь – полный бред
Услышишь ты, дрянь, моё «нет»
Ведь у каждой из нас есть ангел, не втоптанный в грязь.
Сестра, ты права,
мы не стоим и цента, проснувшись с утра,
но нет таких миллионов, чтоб нас купить
Сестра…
Я с тобой.
Я люблю тебя.
Я оставлю тебе покурить.
Осенний граммофон
я могла б и тебя сочинить
это глупые были бы книжки
хочешь, будем друг друга любить
как букашки
небесные пташки
дрянные детишки
что уплыли, состарясь
в своих бумажных корабликах
эй, вы посмейтесь о нас
о безумных оранжевых карликах
тех, что вечно беспечно молчат
насыпают друг другу в ладошки
разноцветные стёклышки
позавчерашние хлебные крошки
запоздалые яблоки-груши
ах не слушай меня, не слушай
а иначе опять напророчу
знаю, ты меня помнишь и ждёшь
но не любишь, не можешь, не хочешь
или только не можешь
меня
в самом деле сложно
я пою своё «Я»
как заблудший винил
и тебе отчего-то тревожно
и сама по себе
вдруг накатит волна отвращенья
жаль, тебе не угнаться
за каждым моим превращеньем
жаль, тебе не дожить
до весны моего возвращенья
диск вращается
извращается
извивается диск
я почти василиск
осень
крýги своя
беспризорной иголки скольженье
сентябрь 2000
Осень Привычка плохого поэта
Мне чудится осень в победно грохочущем мае.
Мне слышится осень в нордическом посвисте ветра.
И вовсе не с грустью я этот обман принимаю –
Должно быть, всего лишь привычка плохого поэта.
Мне грезится осень сквозь дрёму в гремучем трамвае.
Мне видится осень в сухой апельсиновой коже.
На илистом донце в стакане столовского чая,
В дожде, что по сереньким шляпам колотит прохожих,
В глазах, что напротив (о, цвет заспиртованных вишен!)
И в том, что прохладно, и в том, что без четверти восемь,
И что из пустого авто
Невнятный «Аквариум» слышен,
Во всём, в том и в сём кожей чувствую жгучую осень.
Дурная манера, но ветер уж больно сентябрьский,
Не музыка даже, но вой полудикого скальда.
Кричит мне ночами свои сумасшедшие сказки.
Так много успеешь решить,
Пока долетишь до асфальта!
Катерина из школьных сочинений
а осень началась еще весной
ее архитектура
сгущалась в темном небе как гроза
давила мраморными пальцами глаза
и заставляла делать ложный шаг
на мачте грезил одинокий флаг
являя миру вычурность фактуры
у Катерины кроткая натура
и наглухо закрытых черных платьев
неизмеримо длинный гардероб
а по ночам она ложится в белый гроб
во сне не видеть возмутительного чтоб
и не испытывать всех нареченных братьев
ах Катерина милая сестрица
совсем некстати листья опадают
и люди отчего-то не летают
хоть как-нибудь
хотя бы так как птицы
нелепо быть пучком направленного света
мы здесь внутри и нам не вырваться наружу
подсыпав ли мышьяк в полночный кофей мужу
или сбежав в объятьях пылкого корнета
но Катерина у кого спросить совета
нет никакой любви – одно смятенье плоти
не станем пить вина
я нынче на работе
опять твоя погасла сигарета
чушь Катерина только все-таки примета
но есть же верно и у нас призванье
какое-нибудь сверхпредназначенье
пусть слабое но все же утешенье
для двух окаменевших без движенья
и без сознанья
иначе для чего все эти знаки
мы точно знаем
где зимуют мраки
флаг в руки тем кто мирно счастлив в браке
дай Бог им много лет
и каждый год крестины
а нам – мелодии застывшие в пластинки
так канут в Лету наши древние инстинкты
кадаврик
кадаврик, выросший в пробирке
уродец экспериментальный
до спазмов жаль твоей улыбки
не сказанных тобою слов
с тобой не так, как с человеком
тебя любить – почти не больно
немного только непривычно
спорхнул, куснул – и был таков
смотри, подходит твой троллейбус
как знаешь… нет, не так: как хочешь…
опять не так… давай: как надо
давай, как будто надо – мне…
так больно руку на прощанье…
и как клеймо с собой уносишь
ярчайший след моей помады
и я шепчу "привет жене"
всё под контролем, боже правый
и это… помни: я смеялась
и эта крохотная подлость –
мой неказистый супер-приз –
уже не кажется забавным
тебя любить – такая жалость
такая, миленький, засада
такой навязчивый каприз
Тайна. Провинциальный романс
«Вы – колкая. Вы – дики. Вы – шиповник.