Как пишет Дэвид Лодей, «подковерная дипломатия Талейрана дала результат, внезапно открыв двери для компромиссов»[462].
В течение одного месяца было достигнуто соглашение по Польше. Она осталась разделенной. За Пруссией «закрепили» несколько урезанную западную часть Польши, Австрия сохранила Галицию, а Россия добавила к своим польским землям созданное Наполеоном герцогство Варшавское. На бумаге Польша выглядела как независимое королевство со столицей в Варшаве, а фактически она была отдана на откуп России. Император Александр стал еще и польским королем. Он «не добился всего, чего хотел, но получил достаточно, чтобы удовлетворить и свои аппетиты, и не раздражать Талейрана и Меттерниха, опасавшихся, что царь станет хозяином всей срединной Европы»[463].
Австрия присоединила к себе Тироль и славянские земли Иллирии на Адриатике, восстановила свою гегемонию в Ломбардии, Тоскане, Венеции и Парме. Возросло влияние Австрии и в Южной Италии: конгресс принял секретное решение, по которому австрийская армия могла двинуться на юг, чтобы сместить с неаполитанского трона наполеоновского маршала Мюрата.
Получил обратно свои земли и многострадальный папа, включая и княжество Талейрана — Беневенто.
Пруссия тоже не осталась в убытке, получив часть Саксонии, значительную территорию Вестфалии и Рейнской области.
Маленький Люксембург стал независимым, выйдя из-под французского контроля. Дания, бывшая союзница Франции, лишилась Норвегии, которую передали Швеции.
Кроме того, на Венском конгрессе было решено соединить разрозненные части Нидерландов в одно королевство. При этом Голландия поглотила Бельгию и на престол нового государства был возведен Вильгельм Оранский. Следует отметить, что объединение Голландии и Бельгии закрепило за Англией город Антверпен. Таким образом, виконт Каслри добился поставленной перед ним цели. По сути, это была единственная проблема, которая действительно волновала его в Вене. Как только Антверпен был включен в блок соглашений конгресса, он тут же уехал в Лондон, а его место на дальнейших переговорах занял герцог Веллингтон.
Замена, произошедшая в английской делегации, обрадовала Талейрана: «Он терпел Каслри, но предпочитал ему Веллингтона как более приятного и разговорчивого собеседника»[464].
Позднее, уже в 1815 году, Талейран написал Людовику XVIII донесение, представляющее собой сводку работ, проведенных им в апреле 1814 года и на Венском конгрессе. В нем говорилось:
В апреле 1814 года Франция была занята тремястами тысячами иностранных войск, за которыми готовы были последовать еще пятьсот тысяч. Внутри страны у нее оставалась лишь горсть уже изнуренных солдат, совершивших чудеса доблести. Она имела вовне хотя и большие, но рассеянные и лишенные связи военные силы, которые не могли принести ей никакой пользы и даже не были в состоянии оказать помощь друг другу. Часть этих военных сил находилась взаперти е отдаленных крепостях, которые можно было бы удерживать в продолжение более или менее длительного времени, но которые, по всей вероятности, должны были пасть при простой осаде. Двести тысяч французов стали военнопленными. При таком положении вещей надо было во что бы то ни стало прекратить военные действия путем заключения перемирия, что и произошло 23 апреля.
Это перемирие было не только необходимо, но оно представляло акт мудрой политики. Прежде всего, требовалось, чтобы союзники заменили насилие доверием к нам, а его надо было внушить. Кроме того, перемирие не лишало Францию ничего того, что могло бы служить ей поддержкой в настоящем или хотя бы в самом отдаленном будущем; оно не лишало ее и части того, на сохранение чего она могла иметь хоть малейшую надежду. Все считавшие, что отсрочка сдачи крепостей до заключения мира позволила бы добиться лучших его условий, не знают или забывают, что помимо невозможности для Франции заключить перемирие без сдачи крепостей попытка продолжить их занятие вызвала бы недоверие союзников и, следовательно, изменила бы их намерения.
Эти намерения были таковы, что Франция могла их разделять; они были много лучше того, на что можно было рассчитывать. Союзники были встречены как освободители; похвалы, расточаемые их великодушию, возбуждали у них желание его действительно проявить; надо было воспользоваться этим настроением, пока они проявляли его со всей горячностью, и не дать ему времени охладиться. Было еще недостаточно прекратить военные действия, надо было добиться освобождения французской территории; следовало полностью разрешить все вопросы, в которых была заинтересована Франция, и не оставить ничего неясного в ее судьбе, чтобы Ваше Величество могли сразу занять угодную вам позицию. Для достижения наилучших условий мира и извлечения из него всех тех выгод, которые он мог дать, необходимо было спешить с его подписанием.
По договору 30мая Франция потеряла лишь то, что она завоевала, и даже не все завоеванное ею в течение завершаемой этим договором борьбы. Она утратила господство, которое не означало для нее благоденствия и счастья и которое она не могла бы сохранить вместе с выгодами прочного мира.
Для правильной оценки мира 1814 года надо вспомнить о впечатлении, произведенном им на союзные народы. Император Александр в Санкт-Петербурге и король прусский в Берлине были встречены не только холодно, но даже с недовольством и ропотом, потому что договор 30мая не осуществлял надежд их подданных. Франция повсюду взимала огромные военные контрибуции; теперь ожидали, что на нее самое будет наложена контрибуция, но она не заплатила ничего; она сохранила в качестве своей собственности все завоеванные ею предметы искусства; все ее памятники были пощажены, и надо сказать, что с ней поступили с такой умеренностью, примера которой при подобных обстоятельствах не дает ни одна историческая эпоха.
Все вопросы, непосредственно интересовавшие Францию, были разрешены, в то время как решение вопросов, задевавших интересы других государств, было отложено впредь до постановлений будущего конгресса. Франция была приглашена на этот конгресс, но когда ее уполномоченные прибыли, то они обнаружили, что страсти, которые договор 30 мая должен был потушить, и предубеждения, которые он должен был рассеять, с момента его заключения снова ожили, может быть, вследствие сожалений, которые он возбудил у держав.
Они продолжали, например, называть себя союзниками, как будто война еще продолжалась. Их представители, прибыв первыми в Вену; письменно обязались в протоколах, существование которых французские уполномоченные подозревали с самого начала, но с которыми они познакомились лишь четыре месяца спустя, допустить участие Франции только ради формы.
Два таких протокола, находящиеся теперь перед глазами Вашего Величества и датированные 22 сентября 1814 года, гласят в основном, что союзные державы возьмут на себя почин во всех вопросах, подлежащих обсуждению конгресса (союзными державами называли лишь Австрию, Россию, Англию и Пруссию, потому что как договоры, так и намерения этих держав гораздо теснее связывали их друг с другом, чем с кем-нибудь другим).
Они одни должны были разрешить вопрос о распределении провинций, которыми можно было располагать, причем Франция и Испания должны были допускаться для высказывания своих мнений и возражений, которые предполагалось обсуждать вместе с ними.
Уполномоченные четырех держав должны были вступать с уполномоченными других в обсуждение вопросов, относящихся к территориальному разделу Варшавского герцогства, к Германии и к Италии лишь по мере того, как, достигнув полного между собой согласияу они целиком разрешили бы каждый из этих трех вопросов.
Союзники желали оставить Франции совершенно пассивную роль; она должна была быть не столько участницей в происходящему сколько простой зрительницей. Франция все еще вызывала недоверие, питавшееся воспоминанием о ряде ее вторжений, и враждебностьу возбуждаемую тем злом, которое еще так недавно она причиняла Европе. Страх перед ней не успел иссякнуть, ее силы еще вызывали опасения, и все надеялись достигнуть безопасности, лишь включив Европу в систему; направленную исключительно против Франции. Таким образом, коалиция все еще продолжала существовать.