И Иван Андреевич покорился. И никогда не жалел об этом.

Еще отец, Андрей Прохорович собирал и коллекционировал редкие книги. Одной из них «Притчи Ззоповы на латинском и русском языке» изданной в Амстердаме в 1700 году, (когда Петр Великий еще не основал Санкт-Петербург!), Ванечка зачитывался в детстве. Потом, в юности прикоснулся и к лафонтеновским маленьким сокровищам.

Теперь же, став зрелым человеком, под давлением музы Клио, он задумал переложить одну из них на родной язык.

Басня «Ворона и лисица» была напечатана в журнале «Драматический вестник». К большому изумлению самого издателя, князя Шаховского ожидавшего от Ивана Андреевича чего угодно, (стихов, комедий, статей), только не басен.

Над переводом этой басни трудились в свое время Тредиаковский и Сумароков. Но Крылов не соперничал, не жаждал личной славы.

К своему литературному дару Иван Андреевич относился, если не критически, то довольно прохладно.

— Рад бы на Олимп, да талант не пускает! — усмехался он, полагая, что до великих Эзопа и Лашонтена ему как до звезды.

Счастливим смехом заливалась любопытная, любознательная Клио. Поскольку ее трудами теперь в «Драматическом вестнике» басни Ивана Андреевича появлялись постоянно, систематически. Превращаясь из тонкого ручейка в бурный поток.

Во втором номере были помещены две из них — «Дуб и трость», «Лягушка и Зол».

В шестом — «Ларчик», первая оригинальная басня Крылова.

В двенадцатом — «Обезьяны», «Лев на ловле».

В шестнадцатом — «Парнас»…

Поток все нарастал. В Петербурге и Москве только и разговоров было, что о новых баснях Крылова. В светских салонах уже считалось дурным тоном не знать хотя бы одной из них наизусть.

Но не только известность и удовлетворение приносили сии изящные произведения автору. Знакомые и малознакомые люди постоянно выпытывали у Ивана Андреевича. Кого конкретно он имел ввиду? Находили безусловное сходство с общими знакомыми. Параллельно с популярностью росло и недовольство. Подчас дело доходило даже до прямых угроз, скандалов и разоблачений…

Как-то привязались к Ивану Андреевичу на улице два бродячих пса. Оба до чертиков похожие на подвыпивших мужичков. И оба с претензиями. Почему, дескать, он в своих баснях чернит и клевещет на весь звериный мир? И почему, спрашивается, не обличает жадных попов, пьяных кузнецов и вороватых приказчиков?

— Друзья мои… — начал, было, Иван Андреевич.

— Др-рузья?! — рыкнул один, который покрупнее, — Писатель псу не товар-рищ!

— Жир-рный худого не р-разумеет! — поддержал другой, худой и болезненно покашливающий.

Иван Андреевич и никаких оправданий в свою пользу высказать не успел, как парочка перешла к прямым оскорблениям. — Пр-редатель! Двор-рник!

— Рыбья кр-ровь! Гор-родовой! Кучер-р!!!

Короче, облаяли сочинителя по первому разряду.

Первая книжка басен была напечатана в ноябре 1608 года. Целых тысяча двести экземпляров. И хотя весь тираж состоял из маленьких книжек, которые можно было увезти на одной тележке, типографщики сокрушались. Удастся ли продать за два-три года? Вопреки всем прогнозам, тираж разошелся в два-три месяца.

Войны с Наполеоном ожидали давно. И все-таки она началась как-то внезапно, неожиданно. По всей стране вспыхнуло, невиданное доселе, патриотическое движение. Сами собой создавались различные фонды. Люди разных сословий несли в них последние гроши, чтоб поддержать армию, спасти Отечество.

Чиновники всех мастей, мелкие служащие толпами осаждали приемные военных ведомств, гневно требуя, чтоб их немедля записали добровольцами в действующую армию.

Парадоксальная ситуация. Все общество поклонялось французской культуре, литературе, музыке. Французский язык имел по стране не меньшее хождение, нежели русский. Но, от великих князей, графов и баронов, до последних крепостных крестьян, все как один, готовы были отдать жизни за свободу Родины.

Лютая ненависть к завоевателям как-то органично сочеталась с любовью и интересом к прекрасной европейской стране.

После сражения под Красным, полководец Михаил Кутузов сидел на открытом воздухе у костра и, щурясь, читал письмо из дома. Дойдя до середины, он удивленно вскинулся и жестом подозвал к себе стоявших поблизости офицеров.

Слегка простуженным голосом, начал читать вслух переписанную рукой жены новую басню Крылова, «Волк на псарне».

Прочтя строчку, «ты сер, а я, приятель, сед!», Кутузов, как бы невзначай, снял с головы фуражку. Увидев его седины, все офицеры весело рассмеялись и дружно зааплодировали.

Полковник полевой жандармерии Лекурб стоял посреди закопченной, темной избы и, широко раскинув руки, обнимал гигантское белокаменное сооружение, именуемое «русска печ». Он всем телом прижимался к нему. Поворачивался то спиной, то грудью, но никак не мог согреться. По спине его бегали мурашки. За маленьким, темным окном, затянутым рыбьим пузырем, угрожающе выла метель.

Изба освещалась только длинной щепкой, прикрепленной к стене на железном крюке и именуемой, то ли «лючия», то ли «лачия». Она дымила и испускала, вместо света, гигантские, уродливые тени.

Полковник Лекурб только что прочел расшифровку секретного донесения, отобранного у пленного русского офицера. Его дешифровальщики несколько часов бились над ним, но все их усилия были тщетны. В тайнописи, очевидно, речь шла о каком-то предстоящем маневре, способном повернуть ход всей войны. Донесение пестрело условными обозначениями, «Овцы», «Волки», «Охотники». И так далее. И тому подобное. Смысл ускользал.

Полковник приказал привести пленного.

Русский офицер был молод, красив, с ярким румянцем на обеих щеках. И глаза отличались каким-то ироническим прищуром. «Мороз его не берет!» — раздраженно подумал полковник.

— Вы служите при особе князя Кутузова?

— Да, полковник.

Пленный офицер ничуть не был, испугал, смущен. Или что-нибудь в этом духе. Смотрел на полковника даже с некоторым сочувствием.

— К кому ехали с секретным пакетом?

— К генералу Ермолову.

— Вам известно содержание этого документа?

— Разумеется. Знаю его наизусть. И не только я. Вся армия.

— В таком случае, может быть, и меня ознакомите с ним?

Пленный неожиданно смущенно улыбнулся.

— Видите ли, полковник. Это не секретное донесение. И вовсе не инструкция. Это… это стихи.

— Что-о?!

— Князь Кутузов послал его превосходительству…

— Какие… стихи?

— Затруднительно перевести на французский.

Полковник Лекурб оторвался от печи и начал, зябко подергивая плечами и потирая руки, расхаживать по избе.

— Послушайте, адъютант! — все еще сдерживаясь, продолжил полковник. — Давайте договоримся. Вы выкладываете мне содержание депеши. Я отпускаю вас на все четыре стороны.

Но русский офицер оказался на редкость упрямым.

— Это не депеша. Это стихи.

— Вы принимаете меня за дурака? Думаете, я поверю, что русский главнокомандующий посылает своего штабного офицера в бурю, в мороз и метель, чтоб передать корпусному генералу стишки?!

— Я сам вызвался, — пожал плечами адъютант.

— Вызвались рисковать жизнью, чтоб в подобный мороз…

— Мороз бодрит!

— … доставить от одного генералу другому стихи?!

— Это не совсем стихи. Это басня. Ее знает вся армия.

— Вызовите дешифровальщиков! — распорядился Лекурб.

Вся оставшуюся ночь пленный русский адъютант с выражением читал французским офицерам басни Ивана Андреевича Крылова.

«Умом Россию не понять!» — думал полковник полевой жандармерии Лекурб, обнимая обеими руками русскую печь. Он никак не мог согреться.