— Некогда ему! Он себе молодую любовницу завел! — наябедничала из-за решетки Надя. — На дочь наплевать. На меня совсем не обращает внимания.
— Мы с тобой дома разберемся.
— Очень буду рада! — огрызнулась из-за решетки Надя. — Наконец-то обратишь на меня внимание. У меня, между прочим, самый трудный возраст. Переходный.
— Ага, — кивнул Леонид, — От детства к старости. Я уже слышал.
— Что будем делать, товарищ родитель? — строго спросил сержант. — На учет надо ставить. Как ребенка из группы риска?
— Зачем сразу «группа риска»? — невольно заволновался Чуприн.
— Из неблагополучной семьи потому что. С одного взгляда видно. Вы человек творческой профессии…
— Эгоист, короче, — вставила из-за решетки свое слово Надя.
— Помолчи! — опять раздраженно бросил Чуприн.
И почему-то непроизвольно начал оправдываться перед сержантом.
— Никакой я не эгоист. Я между прочим, работаю, как ломовая лошадь. Сплю по четыре часа в сутки…
— А дочери что остается? По чужим гаражам шляться? — с вызовом спросила Надя.
— Почему по гаражам? — нахмурился сержант.
Он достал из кармана связку ключей и начал ковырять одним из них в замке. Замок ни в какую не желал открываться.
— Не обращайте внимания. Это она так, не подумав брякнула. — быстро сказал Леонид. И бросил пронзительный взгляд на Надю.
— Это я так. Не подумав, брякнула, — легко согласилась Надя.
Сержант между тем никак не мог подобрать ключи к замку. Пробовал тот и этот. Даже вспотел слегка. Но открыть дверь обезьянника не мог. Чуприн разозлился.
— Вы ее когда-нибудь выпустите или нет? — спросил он.
Сержант снял фуражку, вытер платком пот со лба и глубоко вздохнул.
— Выпустить — дело нехитрое. Вопрос — куда выпустить? — заявил он.
— На свободу! — с патетикой в голосе заявила Надя. — Свобода — осознанная необходимость. Каждый дурак знает.
Сержант наконец-то справился с замком. Он даже радостно улыбнулся. Очевидно, и сам не ожидал. Широко распахнул железную дверцу и жестом пригласил Надю выйти на волю. Надя выпорхнула из обезьянника пулей. И почти мгновенно оказалась в конце коридора. Ближе к выходу из отделения.
Чуприн с сержантом шли прямо на нее. Она улыбалась и, непрерывно делая реверансы, отступала к выходу.
— Значит, на первый раз протокол задержания составлять не будем? — зачем-то спросил у Чуприна сержант.
— Первый раз — прощается! — бросила Надя. Она уже приоткрыла дверь на улицу.
— Если еще раз попадетесь. В неурочное время. Будем решать по всей строгости.
— С непредсказуемыми последствиями! — понимающе кивнула Надя.
— Спасибо вам! — с чувством сказал Чуприн. И пожал сержанту руку.
— Не за что! — хмуро ответил тот. И добавил. — Присматривайте за ней!
Леонид вел свои старенькие «Жигули» быстро, жестко. Раздраженно тормозил перед редкими светофорами, резко бил по газу, как только зажигался «зеленый», быстро, не сбрасывая скорости, поворачивал в узкие переулки.
В районе метро «Сокол» их полно. Чуприн знал с десяток вариантов проезда на свой «Тайвань». Терпеть не мог Ленинградский проспект и начало Волоколамского шоссе. Даже утром пробки, гарь, вонь, духота. Всегда предпочитал ехать домой переулками.
Надя сидела рядом, закинув ногу на ногу, и весело поглядывала на него. Леониду стоило больших трудов, не смотреть на ее длинные ноги. И вообще. На нее. Он смотрел только прямо перед собой на дорогу.
Оба довольно долго молчали.
— Испугался? — весело спросила Надя. — Испугался, испугался…
— Зачем тебе это понадобилось? — наконец спросил он.
— Что? — чуть склонив голову набок, спросила она.
— То самое. Связываться со мной.
— Отвали-и! Так захотелось.
— Я старый, уставший человек…
Леонид и в самом деле в данный момент ощущал себя «старым и уставшим» человеком. У которого мало чего хорошего впереди.
— Ты девчонка. Ребенок совсем, — продолжал он раздраженным тоном, — Тебе хотя бы шестнадцать есть?
Надя поспешно кивнула головой. И опять весело улыбнулась. У нее было превосходное настроение. Ей казалось, старенькие «Жигули» стремительно летят над горячим асфальтом, совсем не касаясь колесами рытвин, ухабов и трещин. Она не чувствовала ни духоты, ни запаха бензина, ни шума надсадно гудящего мотора.
— Мне столько, сколько надо. В самый раз.
Леонид бросил на нее быстрый взгляд и еще крепче вцепился в баранку.
— Не хватало, чтоб меня привлекли за совращение малолеток! — пробурчал он.
— Опять испугался! — весело воскликнула Надя. — Я так и думала! Я тебя насквозь вижу! — строго добавила она. И секунду помолчав, еще строже объявила:
— Я не малолетка. Сама так решила. Сама тебя выбрала.
Леонид бросил на нее быстрый взгляд и возмущенно засопел.
— Да, да. Не удивляйся. Это я тебя выбрала. Вы мужчины, почему-то думаете, что вы выбираете. Ничего подобного. Всегда выбираем мы. Ты мне подходишь.
Леонид, вытаращив глаза, покачивал головой возмущенно сопел.
— Что молотишь!? Что ты молотишь, девчонка!?
— И не делай такие удивленные глаза. Можно подумать, для тебя это новость. Я тебя сама выбрала. Как увидела, сразу подумала: «Вот он!». Как Татьяна Ларина. «Он будет моим первым мужчиной! Я хочу именно такого!». Первый мужчина в жизни женщины — это очень важно и ответственно. А ты сильно испугался, когда позвонили из милиции?
— Подумал, Олеська что-то натворила.
— А когда меня увидел в обезьяннике?
— Мне уже бояться нечего, — опять раздраженным тоном бросил он.
— Я поняла, — язвительно сказала Надя, — Ты старый уставший молодой человек. Второй свежести. Талантливый, но невезучий. Ничего, теперь все пойдет по другому. Теперь у тебя есть я! — поучительным тоном, продолжала Надя.
Сидя рядом с Леонидом в дребезжащих «Жигулях», мчащихся по узким переулкам, она, действительно, ощущала себя многоопытной расчетливой женщиной. Лет двадцати четырех. Никак не меньше.
Уже подъезжая к железнодорожному переезду, Леонид спросил:
— Чего ты хочешь?
— Вообще или конкретно? — уточнила Надя.
— От меня!
— Я тебя люблю! — просто сказала Надя.
— Чего ты хочешь?
— Хочу опять в твою роскошную ванную. Джакузи-и! — насмешливо протянула она. — Принять освещающий бодрящий душ. Потом завалиться в твою роскошную двуспальную кровать. С балдахином. И чтоб ты был рядом.
— Отвали! — неожиданно для себя брякнул Леонид. И добавил:
— Больше этого не будет. Никогда!
И разумеется, ошибся. Уже через полчаса они лежали на его несчастной старой рассохшейся тахте под одной только простыней. Тахта опять жалобно стонала, скрипела и повизгивала.
Они опять взлетали на гигантских качелях под самые небеса, и даже выше этих самых небес, в глубины черного космоса, и опять мгновенно возвращались, и опять стремительно падали в черную пропасть, чтоб в следующий миг опять взлететь, судорожно стискивая в объятиях друг друга.
Надя все время стискивала левую руку в кулачок и до боли закусывала костяшки пальцев. Только бы не закричать во все горло, только бы не застонать. Только бы не услышала, внезапно вернувшаяся соседка по коммуналке.
Время для этих двоих остановилось.
— Позор! Позор! — грохотала Лариса Васильевна Гонзалес, потрясая под головой белым листом бумаги. Она стояла монументально, как статуя Свободы посреди своего кабинета. Ее голос разносился эхом по всем коридорам, комнатам и даже подсобным помещениям притихшего «Журавлика». Казалось, даже портреты Белинского, Ушинского и примкнувшего к ним основоположника Макаренко на стенах кабинета в страхе зажмурили глаза и втянули головы в плечи.
— Позор!!
Грохотало неистовым громом и надвигающимся беспощадным ливнем над всей бескрайностью средней полосы России.
— Позор!!! Как это понимать? Что это такое?
Эхо того грома волной перекатилось через границы страны, пронеслось над притихшей Европой и, оттолкнувшись от гряды Альп и Пиренейских гор, значительное ослабевшее, но все еще угрожающее, покатилось над лесами, полями, многополосными шоссе и городами обратно, в сторону просторов нашей, действительно, необъятной и навсегда загадочной, которую умом не понять и все такое, Родины.