Христианство учит: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". Кого считать ближним? Того, кто нуждается в тебе. В абсолютном смысле давать может только Бог. Человек неспособен давать в отсутствие нуждающегося, так же как он неспособен полностью отмежеваться от себялюбия. В "Книге Тель" Уильям Блейк предлагает два определения любви: милосердной порождающей любви, присущей миру природы, и более эгоистичной плотской любви между человеческими существами. Блейк говорит об этом и в стихотворении "Я слышал ангела пенье…":

Я слышал ангела пенье,

А день стоял — загляденье:

"Жалость, Согласье, Благость

Превозмогут любую тягость!"

Он пел, исполняя свой долг,

Над скошенным сеном — и смолк

После заката, когда

Бурой казалась скирда.

Над дроком и вереском, братья,

Я дьявола слышал заклятья:

"Толк о Благости вреден,

Коль скоро никто не беден.

Кто счастлив, как наше сословье,

Тем Жалость — одно пустословье!"

От заклятья солнце зашло,

Небес помрачнело чело,

Пришла нищета в одночасье,

С ней — Благость, Жалость, Согласье[168].

Каковы наши потребности? В первую очередь, это голод и жажда — чистые и, естественным образом, корыстные физические нужды. Я съедаю бифштекс и ни с кем не собираюсь делиться. По этой же причине трапеза может быть символом другой противоположности — любви как жертвования. Почему? Еда объединяет нас всех — богатых, бедных, глупых, умных, женщин, мужчин, черных или белых. Если вам хочется узнать кого-то ближе, то вы, в первую очередь, приглашаете человека на обед. Еда сугубо корыстна, и поэтому разделенная трапеза становится символом щедрости и любви. Символ агапе — не плотская любовь, а пища. Именно потому что еда представляет собой первобытный акт, присущий всем живым организмам вне зависимости от вида, расы, возраста, пола и сознания, единственный акт, в продолжение которого мы (коль скоро мы требуем всего и ничего не отдаем) находимся в полном одиночестве, — именно поэтому данный акт и только он один может доказать совершенную взаимозависимость всех существ, доказать, что каждый человек — наш ближний.

Один, поедающий другого, — это символ агрессии, и в "Тимоне" множество таких оральных образов. Когда Тимон приглашает Апеманта отобедать с ним, тот отвечает: "Нет, я не ем вельмож" (I.1). Другие гости хотят "вкусить от щедрости Тимона" (I.1). Апемант замечает: "Какая тьма людей Тимона жрет" (I.2). Тимон говорит Алкивиаду: "Ты бы, конечно, предпочел находиться на завтраке у врагов, чем на обеде у друзей?" Алкивиад отвечает: "Нет яств, которые могли бы сравниться с истекающим кровью врагом! Такого угощения я готов пожелать своему лучшему другу" (I. 2). Позже, в лесу, когда Алкивиад предлагает Тимону золото, тот произносит: "Не надо мне. Оно ведь несъедобно" (IV.3). Тимон грызет корень и восклицает: "Ах, если б в нем была заключена / Вся жизнь Афин, — ее бы я сожрал" (IV. 3). Дикие звери поедают друг друга — Тимон пространно рассуждает об этом в разговоре с Апемантом:

Был бы ты львом, лиса надула бы тебя; был бы ты ягненком, лиса съела бы тебя. Был бы ты лисой, лев заподозрил бы тебя, даже если бы обвинял тебя осел. Был бы ты ослом, глупость твоя угнетала бы тебя и жил бы ты для того, чтобы достаться на завтрак волку. Был бы волком, твоя прожорливость мучила бы тебя и ты бы рисковал своей жизнью ради обеда. Был бы ты. единорогом, тебя погубили бы гордость и бешенство и ты бы сделался жертвой собственной ярости. Был бы медведем, тебя убил бы конь. Был бы конем, тебя сцапал бы леопард. Был бы леопардом, ты бы находился в кровном родстве со львом, и пятна этого родства вынесли бы приговор твоей жизни. Безопасность твоя заключалась бы в перемене места, защита — в бегстве. Каким животным можешь ты стать, не подчинившись другому животному? И каким животным ты уже стал, что не видишь, как проиграешь от такого превращения?

Акт IV, сцена 3.

Что есть воровство? Присвоение вещей, по праву принадлежащих другим, вещей, которые по своей природе не могут стать общими. Если вы едите то, что вам не принадлежит, вы совершаете воровство. Разбойникам, пришедшим отнять у Тимона золото, он говорит: "У вас одна нужда — еды побольше. / Так вот смотрите — есть в земле коренья". На их слова — "Но мы не можем / Травой, плодами и водой питаться, / Как птицы, звери, рыбы", — он отвечает: "Или есть / Самих зверей, и птиц, и рыб? Я знаю — / Должны вы есть людей" (1V.3). Тимон уговаривает их не сходить с пути воровства:

Примеры грабежей повсюду. Солнце —

Первейший вор, и океан безбрежный

Обкрадывает силой притяженъя.

Луна — нахалка и воровка тоже:

Свой бледный свет крадет она у солнца.

И океан ворует: растворяя

Луну в потоке слез своих соленых,

Он жидкостью питается ее.

Земля — такой же вор: она родит

И кормит тем навозом, что крадет

Из испражнений скотских и людских.

Все в мире — вор!

Акт IV, сцена 3.

Жизнь вынуждает нас посягать на права других. Обладание предполагает, что мы лишаем чего-то наших ближних. Особенно сложно все обстоит с плотским желанием. В нем сочетаются голод и любовь, стремящаяся отдавать. На приглашение Тимона отобедать с ним, Апемант отвечает:

Апемант

Нет, я не ем вельмож.

Тимон

И не надо, не то ты разозлишь наших дам.

Апемант

Вот они-то и едят вельмож: оттого у них и животы пухнут.

Акт I, сцена 1.

В пьесе шут говорит слугам ростовщиков:

Я думаю, нет ни одного ростовщика, который бы не держал на службе шута. Моя хозяйка той же породы, и вот — я ее шут. Когда люди занимают у ваших хозяев, они приходят печальными, а уходят веселыми. А в дом моей госпожи они входят весело и уходят печально. Знаете причину?

Акт II, сцена 2.

Трата, расход — как физическая необходимость. Бодлер отмечает, что: "Есть только два места, где приходится платить за право расходовать: женщины и общественные уборные". Учитывая, что любовь подразумевает нечто большее, чем приобретение, проституция не считается уважаемым занятием. Однако Бодлер не считает проституцию стяжательством и видит в ней символ агапе:

Любовь — желание проституции. Поистине, не существует ни одного возвышенного наслаждения, которое нельзя было бы свести к проституции. Во время спектакля, на балу каждый извлекает удовольствие из других. <… > Любовь может возникнуть из благородного чувства, желания проституции, но вскоре она искажается стремлением обладать собственностью. Любовь хочет отделиться от самой себя, стать, подобно победителю с побежденным, частью жертвы, в то же время сохраняя преимущества победителя. Чувственные удовольствия человека, содержащего любовницу, — это переживания и ангела, и домовладельца. Милосердие и жестокость. В действительности, они не зависят ни от пола, ни от красоты, ни от животного рода.

"Из всех существ наиболее склонное к проституции — это высшее существо, сам Бог, — пишет Бодлер, — ибо для каждого человека он друг превыше всех остальных друзей, ибо он единый, неиссякаемый источник Любви"[169]