Это — чистого цвета агнцы, телята,

Не знающие убийства и вражды.

Хоть видна тебе лишь одна колесница

В Счастливой Стране, обильной цветами,—

Много коней на ее просторах,

Хоть для тебя они и незримы.

Велика равнина, сонм в ней мужей,

Краски блистают светлым торжеством.

Серебряный поток, золотые ступени —

Все сулит изобилье благое.

В прекрасную игру, самую радостную,

Они играют, вином наслаждаясь,

Мужи и милые женщины, под листвою,

Без греха, без преступленья.

Вдоль вершин леса проплыла

Твоя ладья через рифы.

Лес с прекрасными плодами

Под кормой твоего кораблика.

Лес дерев цветущих плодовых,

Среди них лоза виноградная,

Лес невянущий, без изъяна,

С листьями цвета золота.

От начала творенья не знали мы

Старости и смерти бренного тела:

И не ждали болезней и немощи —

Грех был тогда нам неведом.

Злосчастный день, когда явился змий

В крепость отца нашего!

Змий исказил лицо времен,

И пришла порча, прежде молчавшая.

Алчностью и похотью он убил нас,

Погубил благородное племя:

Увядшее тело обрек на пытку,

Отправил его в юдоль мучений.

Таков закон гордыни в этом мире.

Уверовать в тварей, забыть Бога:

Болезнями и старостью ускорится

Разрушение обманутой души.

Но придет благородное спасенье

От Царя, который сотворил нас:

Белый закон придет из-за моря —

Спаситель будет Бог и будет человек.

Вечный сад — простейшая обитель пасторальной традиции, и хотя в конце "Чистилища" Данте прибывает в рай, за ним угадываются очертания CIVitas Dei, Града Божьего, противоположного пасторальным условностям.

Пастораль — аристократический жанр. Его истоки следует искать у Феокрита и, в более "жестком" варианте, в "Георгиках" Вергилия. Пейзажи средневекового "Романа розы" и "Перла" выглядят совершенно иначе. Классическая традиция пасторали возобновляется в эпоху Возрождения. Величайшие ренессансные образцы этого жанра — "Уединения" Гонгоры, а в английской литературе — "Аркадия" Сидни и "Люсидас" Мильтона. В этих произведенияхпастухиговорятнеобычайно правильными изощренным языком — они привносят язык цивилизации в буколическую обстановку. В своей жизни эти крестьяне sont dans le vrai. Лао-цзы счел бы, что этот язык их портит, поскольку простота дает им возможность быть свободнее и лучше тех, кто стоит выше них на общественной лестнице. Однако для того чтобы проявить добродетель в жанре пасторали, они должны говорить очень хорошим языком.

С точки зрения жесткого учения о первобытном, пастухи подобны "благородным", чьи слова они усвоили. Между правителем и подданными отношения те же, что между пастухом и природой: человек — царь природы, овцы — его подданные. Добрый пастырь оберегает овец от волков, плохой не заботится о стаде.

В других рассматриваемых Эмпсоном видах пасторали человек противопоставляется животным. Животное не отягощено самосознанием и действует вполне инстинктивно — его желания и поступки суть одно и то же. Уолт Уитмен пишет в "Листьях травы":

Я думаю, я мог бы жить с животными,

они так спокойны и замкнуты в себе,

Я стою и смотрю на них долго-долго.

Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,

Они не плачут бессонными ночами о своих грехах,

Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед Богом,

Разочарованных нет между ними, нет одержимых -

бессмысленной страстью к стяжанию,

Никто ни перед кем не преклоняет коленей,

не чтит подобных себе, тех, что жили за тысячу лет;

И нет между ними почтенных, и нет на целой земле горемык[89].

Можно сказать и по-другому, "Будь люди так верны себе, как ящерицы / На них бы стоило смотреть" [90]— идея с ящерицами мне нравится даже больше.

Свободные от самосознания и не знающие греха, дети, с их отстраненностью, представляют собой еще одну разновидность пасторали. Дети неспособны что-либо скрывать. Чтобы удостовериться в реальности Эдема, понаблюдайте за детьми, и вы убедитесь, что он существует. Ни Алиса в стране чудес, ни Жак не умеют скрывать свои мысли. Шут — скажем, шут в "Короле Лире", — другой персонаж пасторали. Шут бесстрашен и не скован условностями — он, подобно ребенку, даже не подозревает о существовании условностей. У него не все дома, но шут наделен пророческим даром, ибо в своем безумии он либо видит, либо отваживается сказать больше других.

Еще один персонаж этого жанра — преступник, изгой, хотя здесь мы имеем дело с пасторалью наизнанку, это взгляд с другой стороны: примером могут служить Фальстаф, Шейлок и "Опера нищего"[91] Джона Гея. Сюда же можно отнести гангстерские фильмы и детективы, но не героя Микки Спиллейна Майка Хаммера и не чандлеровские исследования криминальной среды. Весь интерес детектива — в поисках убийцы. Если все персонажи — потенциальные преступники, интерес пропадает. Лучшее место действия детективного романа — дом приходского священника или колледж: и тот, и другой соответствуют пасторальному духу Эдемского сада. Сначала обнаруживают труп, затем в историю вплетаются мотивы преступления, входит правосудие, происходит расследование, арест убийцы, затем правосудие уходит со сцены, и пасторальный мир восстановлен. Ложная невиновность сменяется подлинной невиновностью, а город или королевский двор противопоставляются полю или деревне, то есть очеловеченной природе, сравнимой с той, что изображается в обычной пасторали.

Еще в одной разновидности пасторали город и деревня вместе взятые противопоставлены дикой природе. Современная тяга к дикой природе — следствие индустриализации общества, в котором цивилизация, как нам кажется, может поглотить и растворить в людской массе личность. Idiotes[92], то есть частное лицо, сравнивается здесь с banausos[93], то есть с узким специалистом, снедаемым бесцельными, неопределенными амбициями. Дикая природа становится страной приключений, где мне не позволено оставаться banausos, специалистом, — дикая природа сражается со мной и заставляет меня стать цельной личностью, дает мне raison d'etre[94]. На более ранних стадиях общественного развития дикая природа воспринималась как малоприятная необходимость. В "Прелюдии" Вордсворта Лондон, современный город, предстает врагом личности:

О, блеклое смятенье! То образ

Истинный божественного Града

Для всех, кто жить, увы, избрал в гудящем улье,

Для роя беспокойных горожан-,

Неразличимый, несуразный мир

Рабов, погрязших в жалкой суете,

В потоке повседневности, среди

Предметов тусклых, сплавленных в узор

Привычкой и разнообразьем мнимым,

Которому закон и смысл чужды.

Этому можно противопоставить замечание Сидни Смита: "О, как ужасно в деревне: кажется, что мир отправится спать сразу после вечернего чая".

Из всех шекспировских пьес "Как вам это понравится" — величайший панегирик цивилизации и природе культурных мужчины и женщины. В пьесе властвует Розалинда — это триумф цивилизации; Розалинда, как и пьеса в целом, воплощает, выражаясь словами Паскаля, человеческую способность "отрицать, верить и сомневаться" — nier, croire, et douter bien[95]. В пьесе соблюдено равновесие диалектических противоположностей: деревни и герцогского двора, бесстрастности и любви, честности и поэзии, природы и судьбы, природы и судьбы вместе взятых и искусства. Действие начинается во фруктовом, то есть возделанном, саду, и первое имя, которое мы слышим — Адам. Едва ли Шекспир использовал его неосознанно, ведь Адаму и Орландо предстоит изгнание из сада. В то же время сад в этой пьесе отличается от Эдемского. Библейский Адам изгнан из рая после грехопадения. У Шекспира безвинного Орландо изгоняет старший брат, который завидует младшему, хорошему брату. Орландо жалуется на то, что Оливер воспитывает его в традициях пасторального невежества: