— Да вот, — от неожиданности я призналась, — с крыши навернулась…

— Что-о-о?!! — взревела Ната, став самой собой, и принялась меня яростно ощупывать, — сильно ударилась, очень болит? — неожиданный поток вопросов выбил меня из колеи, заставив покорно терпеть это упрощенное обследование.

— Да все со мной в порядке — меня поймали, — придя в себя, начала я отбрыкиваться.

— Уф-ф. Не пугай меня больше, — выдохнула подруга и села на место.

— Кто бы говорил! — ответила я. Мне пробрало возмущение: её можно, а мне нельзя! Это с какой стати?!

— Юриль! Не путай меня с собой! Несмотря на то, что обо мне думают, я прекрасно знаю, что делаю, и никогда не рискую, когда возможность победить меньше пятидесяти процентов. И всегда просчитываю возможности! А ты этого не умеешь, хотя бы потому, что отсутствует опыт! Так что, пожалуйста, воздержись от этого, ладно! — от такой невероятной заботы я впала в ступор. Что с подругой происходит? Может, каких-нибудь галлюциногенных грибов поела? Да быть того не может: их раздают только на практике и только для опыта, в мизерных количествах. Кто же смог превратить девушку — сорванца в курицу наседку? Неужели нашелся человек, способный незаметно от Стражей использовать магию, в данном случае внушения?

— Ладно-ладно, будь по-твоему, — с душевнобольными лучше не спорить.

Подруга кивнула, успокоилась и снова легла на сцепленные руки, думая о чем-то своем. Я же искренне желала видеть Зана: он гораздо лучше знает свою сестру, и возможно сможет найти этому объяснение. А пока лучше будем воспринимать все, как есть.

Время текло липкой патокой (так же медленно и тягуче), а Зайран все не появлялся. Я сидела как на иголках, Ната полулежала в понравившейся ей позе, народ все прибывал… Ну, где его носит?! У него сестра сбрендила, а о нем ни слуху, ни духу!

Когда Зан наконец-то появился, я чуть было не завопила от радости, но тут в след за ним вошел мастер Норвег (преподаватель анатомии), и пришлось сесть на место. Теперь придется ждать до конца лекции, а потом ловить на выходе: Зан двигался очень быстро — чтобы передвигаться со скоростью, с которой он ходил, мне приходилось бегать.

Все занятие я сидела, как на иголках (хотя я где-то слышала, что для друидов сидение на гвоздях или иглах — это совершенно нормально: учатся тело контролировать). Лекцию слушала в пол-уха, а записывала вообще рефлекторно. Эх! Аукнется мне на практике! Ладно, повторю перед практикой, все равно лабораторные по анатомии заключались в потрошении, а потом зашивании трупов.

К концу урока лекция превратилась для меня в пытку — мне казалось, что наставник делал все специально медленно: медленно говорит, медленно пишет и рисует чертежи на доске. Нарочно медленно двигается.

Сообщение об окончании занятия стало для меня, как небесная благодать. Тут же подорвавшись с места, я побежала в сторону дверей — идти прямо за ним бесполезно. Что и было доказано, когда мы столкнулись нос к носу прямо у прохода.

— Что-то случилось? — сказал он, удивленно меня рассматривая — видно выражение моего лица было то еще.

— Более чем, — мрачно ответила я, взяла его за рукав и потащила в сторону ближайшего тупичка. Тот покорно потащился за мной, ни о чем не спрашивая. И не надо. Сама расскажу.

Когда мы дошли, Зан аккуратно отцепил свой рукав от моей руки, прислонился к стене и потребовал:

— Рассказывай.

Я вкратце поведала о произошедшем, добавив, что меня это очень волнует. В ответ, юноша громко расхохотался и медленно сполз на пол. Не поняла. Что в этом смешного?

— Зан. А, Зан. Объясни мне, в чем юмор, я тоже хочу посмеяться.

Юноша еще немного повсхлипывал, но потом решил просветить меня неразумную:

— Если все так, как ты говоришь, то ничего страшного не случилось. Скорее произошло нечто странное, а именно моя ненаглядная сестренка умудрилась влюбиться.

— Что-о-о-о? — у меня полезли глаза на лоб, — да Ната и любовь вещи не совместимые.

— Я тоже бы так думал, если бы отец мне не сказал, что Ната — вылитая мама в молодости, особенно по характеру. Ведь воспитание, всегда остается воспитанием, каким бы человек не был. В данном случае: у сестрицы характер буйный, но мнение об отношениях между мужчиной и женщиной вообще, и семье в частности очень консервативное. Просто, скорее всего, она встретила парня, достаточно сильного морально и физически, чтобы не допускать её самодурства.

— И что, она теперь всегда такой будет? — это было важно для меня: прекратятся мои мучения или нет.

— Нет, — разочаровал меня Зан, — такой она станет постоянно, только выйдя замуж. А сейчас у неё, грубо говоря, первый порыв чувств.

— Только это не единственная причина, — вдруг неожиданно сказал юноша. Лицо его при этом резко посерьезнело, — у Наты нет никакого пиетета по отношению к этому чувству, и она просто может изображать его, для достижения каких-то своих целей.

— Каких целей? — Духи! Неужели она что-то опять задумала?

— Например, она может возненавидеть кого-то настолько, чтобы считать, что имеет право на такую жестокую шутку. Или ей нужно втереться в доверие, чтобы подобраться ближе к жертве. Для чего? Тут уж много причин: информация, делать незаметно гадости… а может даже убить. Хотя я надеюсь, что она на убийство не способна.

— Неужели Ната… такая? — никогда не думала, что подруга может сделать ТАКОЕ. Как много мы друг о друге оказывается, не знаем.

— Не совсем, — вдруг улыбнулся Зайран, — не думай о ней, хуже, чем есть. Натарина не настолько плохой человек. Она авантюристка, что есть, то есть. Но знаешь, по ней видно, что сидеть в тишине она не любит, и всегда будет в центре событий. А жизнь на самом деле штука очень жестокая, и под час для выживания требуются жесткие методы. В любом случае, могу сказать только одно: она может убить, но смерть всегда будет заслуженная. Просто так жизнь обрывать Ната не станет.

— Понятно, — тихо ответила я, вышла из тупичка и пошла в сторону зала, где будет следующая лекция. На душе было пусто. Так бывает всегда, когда мировосприятие переворачивается с ног на голову. Так было со мной в семь лет, когда я узнала, что Орнет не является моим отцом, а настоящий мой папа умер. Нет, мне не говорили обратное, просто я тогда считала, что у каждого ребенка есть, и мама и отец, а то, что один из родителей может умереть, мне и в голову не приходило. Сейчас было еще хуже. Нет, я считаю, что конец жизни не самое страшное, что может случиться в жизни, иногда смерть — это самый милосердный подарок. Но одно дело так относится к СМЕРТИ, а другое дело УБИВАТЬ. Для меня убийство — нечто невозможное: я подсознательно не смогу убить — это та грань, которую перейти НЕЛЬЗЯ. Даже ради самозащиты. Можно считать это слабостью, но что есть, то есть. А Зан… так просто и буднично сказал, что у моей подруги такой грани нет, добавив, что жизнь штука сложная и иначе нельзя. Меня это сильно выбило из колеи. Так как первое, чему учил меня Орнет — это ценить жизнь. Не только свою, но и чужую. При том: целитель за эту «чужую» должен бороться до последнего вздоха. Умирающего или своего. Разницы в этом нет, ибо смерть уравнивает всех, а судить, чья жизнь важнее мы не имеем права. Попробуй судить, когда приходится смотреть в глаза родственников и любимых погибшего, для которых ТЫ последняя надежда. Говорят у каждого целителя своя коллекция затушенных свечей,[12] но легче от этого не становится. Целитель… если он НАСТОЯЩИЙ целитель всегда принимает смерть человека, как свою. Не смог, не вытащил из чертогов предков,[13] а ДОЛЖЕН был. И сто раз говори себе, что ничего нельзя было сделать, а все равно считаешь себя виноватым. За каждую смерть. За ушедшую так рано душу. А Ната… и Зан. Кто они на самом деле, так спокойно воспринимающие чью-то смерть? Алхимики — да, маги — да, но не целители точно. Врачевание для них лишь способ прикрытия, и честно говоря — это не радует. Хотя, может я и не права. Кто я такая, чтобы судить? Не суди, да не судима будешь, как сказала Нарина. Наверное, она права… но легче от этого не становиться.