Прошла ночь, которую из главных действующих лиц вчерашней драмы провел спокойно только метис в красной феске, так же спокойно отправивший спящего Хако к акулам. Иза не могла сомкнуть глаз от мысли, что Будимирский ее действительно любит, что он способен измениться, накануне преображения даже, — так подействовали на нее рыдания Будимирского, его участие. В искренности этих чувств его она не сомневалась, но вопрос о том, насколько они окажутся продолжительными, справедливо волновал ее.

«Боже мой, — думала она, — сколько доброго, хорошего могли бы мы сделать вдвоем, при той энергии, при тех громадных душевных силах, которыми он владеет, если бы… если бы он был честен, если бы силы эти я могла направить к добру… Буду с ним еще нежнее, еще ласковее… сделаю так, чтобы я стала необходимостью его жизни, его воздухом, мыслью и пищей, чтобы без меня он ничего не мог сделать, даже преступления… и буду внушать ему не рассуждениями, а наглядно, осязанием, как ребенку, отвращение ко злу, восторг к добру. Старцы! О, они могли бы помочь мне обратить его, сделать человеком, но… они же меня послали на испытание. Судьба… я должна только на свои силы надеяться и победить, если это суждено, или погибнуть. Если бы я еще могла всю правду знать о прошлом его, о той женщине, о которой он все время думает, которую боится, но не любит. Пойти к ней? Узнать ее, узнать, каким оружием бороться с ней, в чем власть ее?»

Иза поднялась с постели и, вынув из поставца на туалетном столе маленькую склянку, выпила из нее несколько капель чистой как вода жидкости. Протянувшись опять на постели и сложив руки крестом на груди, она сосредоточилась всеми душевными силами на вызванном ею в воображении лице главного старца. Это лицо индуса-аскета все резче и резче выступало в волнующемся облаке перед глазами Изы и наконец стало, как живым, перед ее очами.

— Не спрашивай… Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня… Я все время с тобой, все время переживаю твои мысли и страдания… Идти вперед, навстречу судьбе, тебе не дано, и ты не должна искать борьбы с той женщиной, не посвященной, но флюиды которой очень сильны и прямо противоположны твоим… Бороться с тобой она сама придет… Она уже начала борьбу с тобой вчера, хотя пока в борьбе этой она участвует только как женщина, ревнуя человека, который не любит ее и которого она боготворит… Будь сильна душой, отдайся судьбе и жди, когда борьба потребует твоих сил. Я буду около тебя. Всесильный благословляет тебя.

Образ его потух, и Иза тяжело вздохнула. Надо ждать и долго-долго страдать. Она еще раз убедилась, что в этом ее задача, и без ропота примирилась. Только на заре сон смежил ее очи.

Будимирский всю ночь метался. То думы неотвязно одолевали его, то давил кошмар. Хако весь синий, раздутый, с широко раскрытыми злыми глазами, сидя верхом на кровавого цвета драконе, из пасти которого вырывалось желтое пламя, преследовал Будимирского, нагонял и обдавал каким-то леденящим холодом и огнем, от которых кровь то застывала, то горела в жилах его; а Моту, высоко держа над головой пакет с печатью, дико хохотал и кружился в какой-то дьявольской сарабанде с истомленной, бледной как смерть Изой, звавшей его спасти ее. Он бросался и освобождал Изу, но Моту убегал с пакетом. Будимирский отнимал пакет, но терял Изу, а Хако все время обдавал его то стужею, то пламенем горячим.

В холодном поту Будимирский просыпался и отдавался горячечным мыслям, одолевавшим его мозг наяву. «Ситрева жива, Ситрева жива, Ситрева жива…» точно молотками стучало в его голове. «Жива и будет тебя преследовать и через клевретов своих, и сама… будет преследовать и тебя и близких твоих… начала уже с Изы… Хако получил возмездие… да, но Моту дня через два-три будет здесь… снесется по телеграфу с той, сообщить об исчезновении Хако… Избавиться от Моту? Опять кровь… как много крови!..» Мысли Будимирского теряли нить, он забывался, и вокруг него ходили волны крови, подымаясь выше и выше, захлестывали, перекатывались через голову, и издали по этим волнам плыл к нему ближе и ближе синий, распухший, объеденный акулами труп утопленника, ловившего руками голову Будимирского, уже захлебывавшегося от крови. С диким криком Будимирский просыпался и, тяжело дыша, крестился и ловил сам себя на этом святотатстве. Убийца трижды, готовый еще раз совершить его, крестится, Бога поминает от страху. Нет Бога в твоем сердце, ты еще в детстве ушел от Него… Вернется — когда ты к честной жизни вернешься… Иза могла бы помочь… Хорошо бы, только… только чтобы миллионы остались, чтобы успокоиться… Да, а для этого надо еще, быть может, много преступлений совершить, еще и еще окунуться в кровь… Моту не трудно отправить туда же, к акулам… А дальше? Бежать скорее в Европу, где темная власть этих желтокожих недействительна… Париж, Ницца, Вена… Будимирский замечтался и перед ним стали проноситься радужные картины привольной жизни, far niente. Дворец, залитый ярким светом, пир, музыка волшебная, ароматы. Толпа незнакомых друзей вокруг, все веселы, головка Изы покоится на плече его… Мир в душе его и радость, но вот откуда-то доносится зловещий шум, сердце его сжимается жестокой тоской и прямо перед его глазами, в арке, залитая светом, показывается страшная фигура красавицы Ситревы… С криком ужаса вскочил Будимирский и, подойдя к умывальнику, обдал пылавшую голову холодной водой.

Вода успокоила его немного, мысли складывались логичнее. Выхода нет другого — надо ждать Моту и ехать в Европу, покончив здесь с японцем, а там в Европе — что Бог даст. По течению пойду. Он опять задумался о Париже и забылся до утра.

За утренним кофе сошлись Будимирский и Иза — бледная и апатичная. Дуглая бросала полные злобы взгляды на Будимирского, обвиняя его в бледности Изы, и спокоен был только красавец-сын ее, уписывавший за обе щеки жирные лепешки с кофе.

Будимирский после завтрака сделал знак метису и вызвал Изу на веранду к морю.

Его волновал вопрос о том, что пока Моту приедет, Хако хватится полиция, потому что из гостиницы, где он ночевал первую ночь и оставил свой багаж, сообщат в полицию об его исчезновении. Он высказал это Изе, и та пере-, вела слова его молочному брату. Метис улыбнулся и быстро ответил что-то по-испански. Будимирский понял лишь, что он помянул имя хозяина ресторана «Boa-Vista».

— Надо ехать в Макао, — коротко объяснила Иза.

— Поеду и я, — ответил Будимирский, обрадовавшийся какому-нибудь развлечению и боявшийся остаться с глазу на глаз со старой мегерой, явно враждебно к нему относившейся.

Через час они были уже у пристани. Иза с братом должны были отправиться в «Boa-Vista», а Будимирский обещал, пошатавшись по городу, часа через два быть на катере.

Он прошелся по набережной и свернул на улицу, ведущую к ратуше, когда какой-то дженрикши, лукаво подмигивая ему, заговорил ломаным португальским языком. Будимирский понял только, что дженрикши сулит ему что-то хорошее или вкусное, причмокивая после каждого слова цце-цце!!

— Не понимаю! — отрезал ему по-английски Будимирский.

— Инглишмен? Оль-райт! Вэри вэл! Вэри гуд! — быстро забормотал дженрикши еще более ломаным, на сей раз английским языком, приглашая Будимирского прокатиться к таким красавицам, которых тот «ни в одной Европе» не видел, которые чудно играют и поют и любовью своею дарят щедрых и «воспитанных» гостей. Он так и сказал «educated» и пояснил, что из того «заведения», куда он зовет Будимирского, не раз выгоняли иностранных моряков, которые не умеют себя вести.

— Ты что же, к гейшам зовешь меня? — понял Будимирский, — настоящие ли они, может быть местного производства?

— Нет, нет, — из самого Иеддо, три только что приехали, — торопил дженрикши, отдергивая фартук и подымая бумажный фордек колясочки.

Будимирский, улыбаясь, пожал плечами, ощупал деньги в кармане и поехал, не подумав даже об Изе…

Будимирский не ожидал в Макао, в такой глухой части китайского города, в какую завез его дженрикши, найти такой роскошный чайный дом, — ему место было в Париже на выставке, в Лондоне, но не в этой трущобе. Так думал авантюрист, но хозяин чайного дома, китаец, солидный мужчина в шелковой темно-синей куртке на чистом английском языке пояснил ему, что нигде чайный дом не может иметь такой клиентуры, как здесь, под боком у Гонконга, откуда лицемерные англичане-businessmen’ы удирают сюда потихоньку, запрещая открытие чайных домов в самом Гон-Конге…