Наталья усмехнулась и прошлась длинными бледно-розовыми ногтями по его шерстистой груди.

— Ты зна-аешь, чего я хочу, да? — тихо спросил он.

Наталья приподнялась, клетчатая рубашка Серафима, накинутая на плечи, распахнулась, оголив грудь и живот. Он окинул ее взглядом, в котором она заметила удовольствие. У нее все еще хорошее тело, она следит за ним не напрасно.

— Так чего же? Можно яснее? — спросила она тихим голосом, но интонация была безошибочна — она тоже хочет...

— Сама знаешь чего.

Она шумно вздохнула и прикрыла глаза, ожидая, когда его руки обнимут ее и подтянут к себе. Она чувствовала, как расслабляются мышцы, сдаваясь заранее. Сейчас он будет их мять, тискать...

— Я хочу клуб. Я хочу, чтобы его название стало моим. Я буду варить пиво «Гусары и гусарочки». Ах, какое название для пива, а? Это будет коллекционное. — Он прикрыл глаза, а Наталья запахнула рубашку, ей показалось, что на нее повеяло холодом. — Пара бутылок в коробке: одна бутылка верхового пива, а другая — низового. Ха-ха! Улавливаешь мысль?

— Нет, — сказала она. — Что такое верховое и что такое низовое?

— Чтобы отличали, я на этикетках напишу. Пускай знают, каков Скурихин. Но я даже тебе не расскажу секреты пива. Даже по дружбе.

— По дружбе? Ты называешь это так? — низким голосом спросила Наталья.

Он что-то уловил в ее голосе новое и быстро поправился:

— Шутка. То, что у нас с тобой, — это больше чем...

— Ладно, Серафим, все ясно. Продолжай. Ты ведь тоже знаешь, чего я хочу.

Он кивнул и добавил:

— Верхового брожения — это пиво более древнее. А пиво низового брожения стали варить в девятнадцатом веке. Технология разная, и результат тоже. Я завоюю всю Европу. Мы приедем во Францию, с моим клубом. Раскидываем лагерь, прямо на пушку выставляем коробки с пивом «Гусары и гусарочки». Кто откажется? У клуба славы — мешок, вся Европа в друзьях марширует. Пейте, господа, наше, скурихинское пиво! С градусами полный порядок, не много и не мало. А потом — да мы их зальем этим пивом. В их Сенах, Ронах, Дунаях будет течь русское пиво! — Он потер руки. — Так можешь ты наконец уговорить своего Ястребова продать мне весь клуб, если он не хочет уступить лейбл? Я дал бы тебе хороший процент от сделки. — Он внимательно посмотрел на Наталью. — Ты стала бы очень богатой женщиной. Тебе, знаешь, пойдет... быть богатой.

Наталья почувствовала, как кровь прилила к щекам. Да, она этого хочет. Давно. Особенно сильно с тех пор, как познакомилась с Серафимом.

— Он не согласится, Серафим, — сказала она.

— Но я хочу. А кто, скажи мне, придумал название? — спросил он.

Наталья хотела бы сказать, что она. Но придумал название Саша. Он любил ее тогда. Однажды, когда они лежали в постели, он объявил:

— Наталья, я придумал такое название для нашего клуба, которое сразит всех.

— Говори, — прошептала она ему в самые губы.

— «Гусары и гусарочки». Ты и я — самые главные из них.

Он не согласится продать клуб довеском к пиву. А она? Она хочет подняться над своей нынешней жизнью, пускай даже вместе с пеной... Потому что нет больше тех гусара и гусарочки... Они остались в прошлом, которого тоже нет. Наталья вообще не любила прошлого, оно проходило, она забывала о нем. Как будто никогда ничего и не было.

Теперь Наталья поняла, что у нее есть только один вариант — стать хозяйкой клуба и распорядиться им так, как она хочет... Но чтобы Саша отдал ей клуб, она должна совершить то, что задумала.

Она знала как. Много раз Наталья проделывала это, потому что исполняла роль банера при пушке.

Саша забивал в зеленое дуло пушки картуш — мешочек с горстью пороха, следом отправлял пыж — старое детское полотенце Вики. Потом насыпал порох в запальное отверстие, просверленное в стальном стволе пушки. Порох попадал на картуш, а когда Саша подносил зажженный фитиль к горке пороха, он вспыхивал, и от его пламени занимался порох в картуше. Пыж мгновенно вылетал из ствола пушки, толкая перед собой ком, скрученный из газет. Этот ком имитировал пушечное ядро, смертельно разящее врага.

После того как прогремит выстрел, рассеется дым, Наталья должна «банить» пушку — длинную палку с мокрой тряпкой на конце засунуть в дуло пушки. Так она гасила несгоревший порох и тем самым готовила пушку к следующему выстрелу.

Сегодня, напряженно думала Наталья, она должна все это проделать немного иначе. Она изменит «технологию». Она готова, поэтому главное на стрельбах у Серафима — встать с банером так, чтобы оказаться в тени. Это нетрудно, Серафим хотел выстрелить на потеху гостям, когда стемнеет. А уж потом фейерверк.

Этот выстрел, думала Наталья, изменит в ее жизни то, что она наметила изменить...

— Тебя подбросить до города? — Серафим посмотрел на часы, которые он не снимал ни днем, ни ночью, ни в бане, ни во время купания. Это были те японские часы, о которых ходили анекдоты — будто японцы делали пометку в руководстве для русских покупателей: можно делать все, что угодно, только не кипятить.

— Подбросить, — кивнула Наталья и встала, запахивая на бедрах клетчатую рубашку Серафима.

— Вечером чтобы без опозданий, — предупредил он. — Проследи.

Она кивнула. Они не опоздают. Гусары из Дорадыковского никогда не опаздывают.

* * *

— Я знаю... — Саша услышал крик. Он доносился откуда-то издалека, казалось ему, прорываясь сквозь тугую волну, переполнившую уши — после выстрела уши закладывало. Но он узнал голос Натальи. — Он хотел моей смерти...

Саша бросился на крик. Толпа гусаров и гостей обступила ее. Саша растолкал их и ворвался в круг.

Наталья лежала на снегу. Она рвала золотые пуговицы синего камзола, а краснота заливала снег. Это было видно отчетливо в свете фонарей, которые Серафим расставил по всему имению. Он любил свет.

Саша подскочил к ней:

— Что? Что такое? Что случилось?

— Ты... ты хотел моей смерти... — хрипела она, кривя губы. — Уйди!

Вокруг уже суетились люди, рычала белая машина с красным крестом на боку. Как быстро приехала, мелькнуло у Саши в голове. Он стоял рядом с женой, слух еще не совсем вернулся после выстрела. Он жадно смотрел, как двигаются губы, пытаясь прочесть по ним слова, смысл которых никак не доходил до него. Как будто смотрит телевизор, выключив звук. Он так делал ночами, когда Вика и Наталья уже спали, а он, уставившись в движущиеся картинки, отвлекался от надоевшего мира вокруг. И, как у всякого человека, утратившего какую-то одну способность, сила другой утраивается.

Ему показалось, что люди, которые укладывали Наталью на носилки, делают это уж слишком равнодушно. Конечно, требовать от санитаров сочувствия наивно. Но он уловил тень усмешки на их лицах. Так обычно взрослые люди играют в любительских спектаклях.