Жертвенными животными ариев были крупный рогатый скот, лошадь, коза и овца. Но самый верный успех доставляла сома, опьяняющий напиток, получаемый из «лунного растения» (Sarcostemma viminale, или Asclepias acida ботаников); оно собиралось в лунную ночь в горах; раздавленные стебли жрецы протирали сквозь сито «руками, на которых надеты золотые кольца», сок сливали в жертвенную чашу и оставляли бродить. В древнейших песнях вед сома — только жертвенный напиток, «пища богов», потом — первобытная божественная сила, называемая «источником жизни», «сильной породительницей богов»; сома, в конце концов, делается богом^[7].

Веды прочно стоят на богах, производных от сил природы, и только в последней, десятой, книге «Ригведы» наблюдается явный шаг в дальнейшем религиозном творчестве. Тут мы встречаем Праджапати — господа тварей или владыку потомства; этот эпитет сначала прилагался к таким богам, как Савитар, Индра и Сома, а в конце концов преобразовался в отдельное божество с характером создателя. Позднее, в период брахман, Праджапати признается главным божеством, отцом богов; в сутрах он уже отождествляется с Брахмой, его преемником в послеведийский период.

Скажем два слова о богинях: Ушас^[8] — богиня рассвета, утренней зари; Сарасвати в «Ригведе» только богиня реки, но в брахманах уже отождествлена с Вач, богиней слова.

Кроме упомянутых богов имелись еще парные, групповые боги (маруты, адитьи), полубоги, герои, нимфы и т. д. Но эта сторона ведийского пантеона была развита слабо, ибо в нем отражались только сильные стороны природы, которые только одни производили впечатление на духовно здоровых, жизнерадостных и благодатно живущих людей. Мы потом увидим, что сделала Индия с этими сильными и жизнерадостными завоевателями, как она превратила их в темных и худосочных карликов, ослабила их физически, повела в безбрежное море запутанных мечтаний и тумана, втиснула в жесткие рамки брахманского культа и, оторвав их от радостей реальной земли, увлекла в область потусторонних идеалов. Но об этом после.

Все ведийские боги давно сошли со сцены, кроме двух: Шивы и Вишну, но обряды, обычаи, отношение к людям и животным, бытовой уклад пережили богов и сквозь толщу тысячелетий дожили до современной Индии, властвуя над ее народной жизнью и поныне. Эта сторона ведийской религии для нас гораздо более интересна, чем ее боги или теоретические отделы религиозной философии. Последние, столь много изучаемые историками, составляют интересное звено в развитии общечеловеческих идей, настроений, дум, но они бывают достоянием немногих, скользя по вершинам социального строя; народ же в массе от религии берет, выражаясь грубо, только сор, отбросы, но ими он реально живет и ими восполняет неизбежную часть своих духовных переживаний. Особенность этих обрядов — они оказываются необыкновенно устойчивыми, так как всегда близки к жизни человека всех ступеней, проникают в его домашний обиход, связаны с видными моментами жизни — рождением, браком, смертью; вот почему они продолжают долгие века руководить человеком, хотя исходные идеи и обстановка, родившие эти обычаи, могут радикально измениться и даже совершенно отмереть.

Ведийский культ состоял из действий двух родов — молитв и приношений. Сначала не было речи о молитвенных сборниках и, значит, о знании их или повторении кем-либо; молитвы являлись свободным излиянием настроения тех из присутствующих (включая и женщин), которые эмоционально к этому были более пригодны. Сами же приношения совершались у простого семейного алтаря или на поле пред камнем и состояли из топленого масла, похлебки, лепешек или, наконец, из сомы, смешанной с водой и молоком. Приносились также животные, в особенности лошади, жертвоприношение которых (ашвамедха) подробно описано. Заметим, что эти простые приношения сохранились и сейчас в Индии в ее деревенских углах.

Культ жертвоприношений рос и усложнялся. Правда, по ведам трудно уловить, в чем технически состояли эти жертвоприношения, но, вероятно, обрядов было много, и церемониал был сложен. Они теперь распадаются на два вида; простые, или домашние, приношения и большие религиозные празднества. Последние были особенно сложны: они требовали значительных приготовлений и многочисленного персонала жрецов, певцов и служителей. Нет сомнения, что эта сложность, вероятная величественность актов производила на умы большое впечатление, а таинственность процесса и непонятность сопровождающих его молитв еще только усугубляли впечатление; сами же служители культа должны были с процессом усложнения культа все более и более расти во влиянии и почете. Чем сложнее и непонятнее делался культ, тем он становился священнее, тем он повелительнее действовал, тем больше он врастал в сознание как нечто важное, неизбежное, без чего нет ни индивидуального счастья и успехов, ни общего, ни даже мирового порядка.

В первичном смысле жертвоприношение было торгом между богом и человеком: человек нуждался в предметах, бывших в распоряжении бога: в дожде, свете, тепле, потомстве, в поражении врага, а бог хотел «есть» и жаждал жертвоприношений, но и на этой примитивной стадии в акте жертвоприношения уже чувствуется пафос любви и трепета перед могуществом бога, в руках которого находится судьба человека. В дальнейшем понимании жертвоприношения мы видим более сложные и новые элементы; оно уже не является актом торга любви или благодарности, оно уже таинство, а затем оно уже прямое вмешательство в явления природы и необходимое условие нормального течения вещей. Если бы на мгновение прекратились жертвоприношения, то боги перестали бы посылать дожди, возвращать зарю и солнце, давать жизнь злакам и животным.

Если мы в современной Индии встретим жертвоприношения как наиболее частый акт культа и даже натолкнемся на идентичность как церемониала, так и приносимых предметов, мы не должны удивляться: во-первых, это — акт таинственный и священный, от которого зависят судьбы и отдельного человека, и всего мира — так давно мыслит Индия; во-вторых, это — акт, выполняемый народом более трех тысяч лет и ставший поэтому чем-то неизбежным, как голова и руки для человеческого организма; наконец, в-третьих, это — его бытовой календарь, регулятор его жизни и труда, педагогический ресурс в семье, столь редкое разнообразие в ходе серой жизни, то есть своего рода развлечение.

Из других обрядов, унаследованных Индией от вед, заслуживают внимания погребальный и брачный. На них также блестяще подтверждается устойчивость народных обычаев, раз они к тому же еще подкреплены религией. Нужно отметить сначала, что семья с отцом как главой и хозяином дома (грихапати) являлась базой арийских обществ; положение жены, как говорилось выше, было высоко и почтенно. Семья как устой, как тесно сплоченная единица перенесла все исторические невзгоды, выпавшие на долю Индии, и в наши дни представляет собою типичное явление страны, переходя в своем крайнем развитии, в форме, например, больших семей, доходящих до 100 душ и собирающих семь поколений, далеко за пределы экономически разумного. Что касается женщины, то она с ведийского пьедестала свободной и властной подруги мужа ниспала до степени существа, подчиненного и руководимого в родительском доме отцом, в доме мужа — супругом, а по смерти мужа — сыном^[9], закабаленного во власть свекрови, запертого в гареме и т. д.

На этом интересно остановиться.

Трудно уловить, когда начался этот перелом в судьбе женщины, столь крупный по своим последствиям. В ведах мы видим только намеки в форме отношений к девочкам. Ясно, что в кочевой жизни ариев женщина была столь большой экономической ценностью, что должна была стоять на равной высоте с мужчиной. Но войны заставили поблекнуть все прежние социально-экономические ценности, выдвинув на первый план ценность боевую, а вместе с этим и мужчину. В молитвах просят мальчиков по преимуществу, невесте высказывают пожелание, чтобы она «рожала богатырей». Положение женщины должно было падать; это падение отражается и в ведийской литературе. Уже в «Ригведе» не высказывается желание, чтобы родилась девочка, в «Атхарваведе» встречается мольба, чтобы родилась не девочка (а «девочек пошли, боже, другим»), «Яджурведа» упоминает, что рожденные девочки подкидывались, а одна из брахман идет дальше, подчеркивая, что «иметь девочку — несчастье». От этих понятий еще далеко до гаремной жизни, сати или систематического убиения девочек, но перед нами уже налицо религиозная санкция, предопределяющая постепенное социальное падение женщины.