Остроумие миссис Хадсон было неисчерпаемо, поэтому история ее междоусобицы с мисс Батчер, сдававшей квартиры в доме четырнадцать, превратилась в огромную комическую сагу, которая слагалась из года в год.

— Она паршивая драная кошка, но скажу точно — не будет мне ее хватать, как приберет ее господь в один прекрасный день. Хоть как он управится с ней, уж и не знаю. Сколько рядом живем, одна от нее потеха.

У миссис Хадсон были плохие зубы, и то, стоит ли их вырывать и менять на искусственные, обсуждалось два или три года с невообразимым количеством комических поворотов.

— Как сказал мне Хадсон вчера ввечеру — «Давай, вырви их, и дело с концом», так я ему в ответ: «А про что мне тогда разговоры разговаривать?»

Я не виделся с миссис Хадсон года три. Последний раз я посетил ее в ответ на письмецо, в котором она приглашала меня на чашку настоящего крепкого чая и сообщала: «В субботу будет три месяца, как умер Хадсон, семидесяти девяти лет от роду, а Джордж и Хестер передают вам низкий поклон». Джордж — итог ее брака с Хадсоном — был теперь в летах, работал в Вулвичском арсенале; лет двадцать подряд мать повторяла изо дня в день, что не сегодня-завтра он приведет в дом невесту. Хестер была прислуга за все, нанятая незадолго до моего отъезда, но до сих пор миссис Хадсон называла ее «эта моя забубенная девка». Хоть миссис Хадсон шел четвертый десяток, когда я у нее поселился, а было это тридцать пять лет назад, у меня, пока я неторопливо проходил Грин-парком, и в мыслях не было, что я могу не застать ее в живых. Она была для меня так же неотъемлема от воспоминаний о моей молодости, как и пеликаны, стоявшие в парке на краю декоративного бассейна.

Я подошел к крыльцу, мне открыла Хестер, близкая теперь к своему пятидесятилетию и располневшая, но сохранившая на скованно улыбавшемся лице черты той самой забубенной девки. Миссис Хадсон штопала Джорджу носки, когда я показался в комнате, и сняла очки, чтобы разглядеть, кто пришел.

— Уж не мистер ли это Эшенден! Не думала не гадала, что свидимся. Вода кипит, Хестер? Вы чашечку настоящего чайку выпьете, правда ведь?

Миссис Хадсон немного отяжелела против прежнего и стала не такой подвижной, но седины в волосах у нее почти совсем не было, а черные глаза, блестевшие словно пуговицы, искрились весельем. Я сел в старенькое кресло, обитое темно-вишневой кожей.

— Как живется, миссис Хадсон?

— Не на что жаловаться, только вот молодости как не бывало. Я теперь столько работать не могу, как в те поры, когда вы тут жили. Обед моим джентльменам не готовлю, один завтрак.

— А все комнаты заняты?

— Да, уж на том спасибо.

Поскольку цепы стали выше, миссис Хадсон должна бы брать побольше за свои комнаты, так что при ее скромных запросах она, по-моему, жила в достатке. Но, конечно, в наше время люди стали требовательней.

— Ну не поверите, сперва пришлось ванную вделать, потом электричество, а новые от всего нос воротили, телефон им подавай. Поди знай, чего еще надумают.

— Мистер Джордж говорит, что миссис Хадсон самое время уйти на покой, — сказала Хестер, накрывая на стол.

— Ты, девочка, занимайся своим делом, — саркастически сказала миссис Хадсон. — На покой я уйду прямиком в гроб. Это ж представьте: жить с Джорджем и Хестер, а чтоб поговорить — так не с кем.

— Мистер Джордж говорит, ей нужно снять домик в деревне и за здоровьем своим смотреть, — сказала Хестер, ничуть не задетая полученным замечанием.

— Не говори мне про деревню! Доктор прошлый год насоветовал поехать на месячишко. Честное слово, чуть там не померла. Шуму! Всякие птички без передыха поют, петухи кричат, коровы мычат. Это не по мне. Когда живешь как я, в мире и покое, тамошняя катавасия невтерпеж.

В двух шагах пролегала Воксхол-бридж-род, по ней громыхали и звонили трамваи, волочились автобусы, гудели такси. Если миссис Хадсон и слышала весь этот шум, то она просто слышала Лондон, который убаюкивал ее, как мать свое неугомонное дитя.

Я оглядел уютную старенькую и маленькую гостиную, в которой миссис Хадсон прожила столько лет, задумался, что бы ей преподнести. Граммофон я здесь заметил, а ничего кроме не приходило в голову.

— Чего бы вам хотелось, миссис Хадсон? — спросил я.

Ее бисеринки-глаза в раздумье остановились на мне.

— Вот заговорили вы, а я подумала: ни на что хотенья нет, кроме как на здоровье и силу, чтоб еще лет двадцать поработать.

Я не числю себя сентиментальным, но от ее ответа, неожиданного и так на нее похожего, комок подступил к горлу.

Собираясь уходить, я спросил, нельзя ли кинуть взгляд на комнаты, в которых прожил пять лет.

— Сбегай наверх, Хестер, глянь, там ли мистер Грэм. Если нет, так не будет же он против, коли вы зайдете.

Хестер ринулась наверх, через мгновение вернулась и сообщила, слегка запыхавшись, что мистера Грэма дома нет. Миссис Хадсон поднялась вместе со мной.

Кровать была все та же, узкая, железная, на которой я спал и мечтал, и комод был прежний, и умывальник тоже. Но в передней комнате ощущался суровый дух атлета: по стенам висели фотографии крикетных и гребных команд, в углу стояли палки для гольфа, а на каминной полке были разложены трубки и банки с табаком, украшенные эмблемой колледжа. В мое время верили в искусство для искусства, поэтому я и поместил над камином мавританский ковер, на окно — декоративные занавеси и некое чахоточное растение, а по стенам — репродукции Перуджино, Ван-Дейка и Гоббемы.

— А вас-то больше художества занимали, — не без лукавства заметила миссис Хадсон.

— Занимали, — подтвердил я еле слышно.

Я не мог подавить грусти при мысли о годах, минувших с тех пор, как я жил в этой комнате, и о всем, что со мной за те годы случалось. За этим вот столом съедал я обильный завтрак и скромный обед, читал медицинские книги и написал первый свой роман. В этом вот кресле я впервые прочел Водсворта и Стендаля, елизаветинских драматургов и русских прозаиков, Гиббона, Босвела, Вольтера и Руссо. Интересно, кто тут перебывал после меня: студенты-медики, начинающие клерки, юноши, пробивающие себе дорогу в городе, пожилые люди, отслужившие в колониях или же бесповоротно лишившиеся родного дома вследствие распада семьи. Комната пробрала меня до печенок, как сказала бы миссис Хадсон. Какие тут рождались надежды, какие яркие видения будущего, какие пламенные юношеские страсти, и сожаления, разочарования, тоска и смирение, столько всего было пережито столькими людьми, вся гамма человеческих переживаний, что казалось — сама комната обрела тревожную и загадочную душу. Не знаю даже отчего, но мне представилась женщина на перекрестке, приложившая палец к губам и манящая свободной рукой. О том, что я смутно (и весьма смущенно) себе представлял, каким-то образом догадалась миссис Хадсон, усмехнулась и привычным жестом почесала свой выдающийся нос.

— Ну и смешные они, люди, — сказала она. — Как припомню всех джентльменов, которые здесь поперебывали, слово даю, не поверите, какие вещи я про них знаю, одна другой смешней. Бывает, спать давно пора, а все думаю о них — и ха-ха-ха. Да что за жизнь, коли не от чего посмеяться, а с жильцами, ей-богу, не соскучишься.

Глава тринадцатая

Я прожил у миссис Хадсон почти три года, прежде чем вновь повстречаться с Дрифилдами. Жизнь моя шла по строгому режиму. Весь день я проводил в больнице, а часов в шесть возвращался пешком на Винсент-сквер. У Ламбетского моста покупал «Стар» и читал ее, пока не подадут обед. Потом час-другой я отводил серьезному чтению — произведениям, способным расширить мой кругозор, ибо я был юношей деятельным, прилежным и собранным; после этого я до самого сна писал романы и пьесы. Сам не знаю отчего, как-то в конце июня я решил пройтись по Воксхол-бридж-род. Мне нравилась шумная суета этой улицы, ее похотливая бойкость подмывала и настраивала на такой лад, будто в любой миг с тобой может что-то приключиться. Я шагал в мечтательности и вдруг услышал, что меня окликают. Остановился, огляделся — и поразился, увидев миссис Дрифилд. Она улыбалась мне.