– Так, так, господин Дарзак, теперь вы уже не думаете, что я сошел с ума!..

«Боллмейер! Боллмейер! Боллмейер!» – это имя, не смолкая, звучало в зале. Председатель суда решил прервать заседание.

Вы, конечно, догадываетесь, какая буря поднялась во время перерыва. И, согласитесь, публике было от чего прийти в волнение. Боллмейер! Да, что и говорить, мальчишка потрясающий, в этом все сошлись единодушно, он всех поразил. Подумать только – Боллмейер! А ведь несколько недель назад разнесся слух, будто он умер. Стало быть, он умудрился обмануть смерть, как всю жизнь умудрялся обманывать жандармов. Надо ли перечислять здесь «высокие подвиги» Боллмейера? В течение двадцати лет судебная хроника и рубрика происшествий в газетах неустанно напоминали о них, и если кто-то из моих читателей забыл вдруг о деле Желтой комнаты, то имя Боллмейера наверняка сохранилось в памяти каждого. Боллмейер олицетворял собою самый тип мошенника из высшего света; выглядел он настоящим джентльменом, но трудно было сыскать более ловкого на руку фокусника, чем он, точно так же, как трудно было себе вообразить более отчаянного и страшного головореза, или, как теперь говорят, апаша[14]. Он был принят в самом лучшем обществе и состоял членом самых избранных, элитарных клубов, однако ему ничего не стоило похитить и честь, и деньги какой-нибудь знатной семьи, и все это с непревзойденным мастерством. Когда же, случалось, ему приходилось туго, он, не дрогнув, мог пустить в ход нож или баранью кость. Он никогда и ни в чем не сомневался, и любое дело было ему по плечу. Однажды, попав в руки правосудия, он сумел ускользнуть даже в день суда, бросив перец в глаза стражникам, которые вели его в зал судебных заседаний. Потом уже стало известно, что в день побега, когда самые хваткие полицейские сыщики были брошены ему вдогонку, он преспокойно отправился на премьеру в «Комеди Франсез», не потрудившись даже изменить свою внешность. Затем он покинул Францию и уехал работать в Америку, где в один прекрасный день полиции штата Огайо удалось-таки поймать знаменитого преступника, но на другой день он снова бежал… Боллмейер… Да понадобился бы целый том, чтобы рассказать о Боллмейере. И что же вы думаете? Он сумел стать Фредериком Ларсаном!.. А не кто иной, как юный Рультабий обнаружил это!.. Мало того, не кто иной, как этот малыш, проведавший о прошлом Боллмейера, позволил ему и на этот раз посмеяться над обществом, предоставив Боллмейеру возможность ускользнуть! По правде сказать, я был просто восхищен Рультабием, ибо знал, что главной его заботой было верой и правдой до конца служить интересам г-на Робера Дарзака и мадемуазель Станжерсон: он хотел избавить их от этого бандита, но при этом сделать так, чтобы тот не заговорил.

Мы еще не успели оправиться от столь неожиданного разоблачения, а я уже слышал, как самые нетерпеливые стали кричать:

– Хорошо, пускай Фредерик Ларсан будет убийцей, однако это нам не объясняет, каким образом ему удалось выйти из Желтой комнаты!..

Но тут как раз снова началось судебное заседание.

Сразу же вызвали Рультабия и снова начали его допрашивать, ибо это был скорее допрос, нежели свидетельские показания.

– Вы говорили, сударь, – начал председатель суда, – что убежать из этой западни было практически невозможно. Я признаю, я готов согласиться с вами, что раз Фредерик Ларсан находился над вами, свесившись из окна, стало быть, он все еще был во дворе, в этом самом углу; но чтобы оказаться у окна, ему сначала надо было покинуть этот угол, то есть двор. И следовательно, он все-таки убежал! Каким же образом?

– Я сказал, что он не мог убежать естественным путем, – отвечал Рультабий. – А это значит, что он убежал путем противоестественным. Так как угол двора – я уже говорил об этом – был почти заперт, в отличие от Желтой комнаты, которая была наглухо заперта. Во дворе можно было вскарабкаться по стене – а в Желтой комнате это было исключено, – затем пробраться на террасу и уже оттуда, пока все мы толпились над телом лесника, проникнуть в галерею через окно, которое находится как раз над террасой. А там уже Ларсану оставалось сделать всего лишь шаг, чтобы оказаться в своей комнате, открыть окно и заговорить с нами. Для такого ловкого и сильного акробата, как Ларсан, это сущие пустяки, детская забава. И вот вам доказательство, подтверждающее мои слова, господин председатель. – Тут Рультабий вытащил из кармана пиджака маленький пакетик, развернул его и показал всем шип. – Взгляните, господин председатель, вот шип, который беспрепятственно входит в дыру, оставшуюся на правом выступе, поддерживающем террасу, – ее и сейчас можно заметить. Ларсан, который умел предвидеть все и заранее, верно, обдумал возможные пути бегства, чтобы вовремя успеть к себе в комнату, – вещь необходимая, когда берешься за такое дело, – загодя вбил этот шип в выступ. Одна нога на каменной тумбе (которая стоит на углу замка), другая – на шипе, одна рука на карнизе двери лесника, другая – на краю террасы, и вот уже Фредерик Ларсан исчезает в воздухе… тем более что он очень проворен и в тот вечер вовсе не был усыплен, в чем хотел нас уверить. Мы отужинали с ним, господин председатель, и во время десерта он притворился, будто валится с ног, и заснул буквально у нас на глазах, сделав вид, будто его усыпили, – это для того, чтобы на другой день никто не удивился тому, что я, Жозеф Рультабий, стал чьей-то жертвой, выпив снотворного за ужином у Ларсана. Раз обоих нас постигла одна и та же участь, его никто уже ни в чем не мог заподозрить, подозрения падут на кого-то другого. Ибо я-то, господин председатель, я действительно был усыплен, да еще как! Причем самим Ларсаном!.. Если бы не это мое плачевное состояние, Ларсану ни за что не удалось бы проникнуть в тот вечер в спальню мадемуазель Станжерсон – и не было бы никакого несчастья!..

Послышался стон. Это г-н Дарзак не смог удержаться от горестной жалобы…

– Видите ли, – добавил Рультабий, – моя комната находилась рядом с его комнатой, и в ту ночь его это особенно стесняло, так как он знал или, по крайней мере, мог догадываться, что этой ночью я буду настороже. Конечно, он и мысли не допускал, что я могу заподозрить его! Ну а если бы я увидел его в тот момент, когда он вышел из своей комнаты, направляясь в спальню мадемуазель Станжерсон?.. В ту ночь, прежде чем отправиться к мадемуазель Станжерсон, он ждал, пока я засну и пока мой друг Сенклер не придет ко мне в комнату будить меня. А десять минут спустя раздался страшный крик мадемуазель Станжерсон.

– Что заставило вас заподозрить Фредерика Ларсана?

– Мой здравый смысл, господин председатель, когда я ухватился за нужный его конец. С тех пор я глаз не спускал с Ларсана, но это на редкость ловкий человек, и я никак не мог предвидеть этот его трюк со снотворным. Да, да, мой здравый смысл подсказал мне, что это он, как только я начал рассуждать здраво, да еще начал с нужного конца! И все-таки мне требовалось, как принято говорить, неопровержимое доказательство; надо было прийти к этому путем здравых рассуждений, начав с нужного конца, а потом убедиться в этом воочию.

– Что вы подразумеваете под здравым смыслом и под нужным концом?

– О, господин председатель, у здравого смысла есть два конца: один нужный, а другой ненужный. И только за один можно хвататься смело, зная, что он выдержит, – это и есть нужный. Его сразу узнаешь, потому что он не обманывает, этот нужный конец, и, что бы вы ни делали, что бы ни говорили, он все выдерживает. На другой день после событий в загадочной галерее я был несчастнейшим из людей и чувствовал себя последним дураком, который не умеет рассуждать здраво, не знает, с какого конца начать, и вот я ползал по земле, уткнувшись носом в осязаемые и такие обманчивые следы, потом вдруг меня словно осенило, я распрямился и решил поискать нужный конец, чтобы попытаться рассуждать здраво, потому-то я и вернулся в галерею.