LXXXIII. Исключительность средневековой римской церкви в отношении к языку: отвращение к языку славянскому

Внешним, можно сказать, символом исключительности западного христианства было изгнание народного языка из области религии. Признанный языком церкви, язык латинский лишал народ (особенно в землях нероманских) слова Божия и веры: мы можем представить себе, как трудно казалось балтийским славянам менять свою старинную веру, которую они понимали, на чужую, смысл которой закрывали от них непонятные звуки. Латинская литургия лишь возбуждала в них смех. Замечательно свидетельство древнего летописца: мерзебургский епископ Бозо, наставляя славян в христианстве, просил их, рассказывает Титмар, петь "Куriе eleison" — диковинные для необразованных людей слова, удержанные, как формула, римской церковью, и славяне, которые, конечно, с благоговением произносили бы родное "Господи помилуй!" стали издеваться над непонятной формулой и говорили, что их учат петь бессмысленную песнь: "в кри вольша, в кри вольша" т. е. "в кусте ольха". Этот Бозо был еще внимателен к славянам и, стараясь об их наставлении, стал даже, — так говорит Дитмар, — писать по-славянски. Какое же отвращение должны были возбуждать те немецкие духовные лица (а таковы были почти все), которые лишь силой и страхом заставляли славян слушать и лепетать звуки непонятных слов!

О тех священниках, которые употребляли славянский язык для наставления славянской паствы, летописцы упоминают, как о каком-то необыкновенном явлении христианской добродетели, и это только доказывает редкость таких случаев. Надо еще заметить, что двое из сих благих проповедников Евангелия, Бозо и другой мерзебургский епископ, Вернер, действовали, собственно, не среди балтийских славян, а в стране лабских сербов, которые крестились уже в начале Х в. (вероятно, под влиянием чехов) и с теx пор не покидали христианства; у балтийских славян упоминается только об одном немецком духовном лице, старогардском священнике Бруне (Бруно), который дерзнул, в середине XII в., для обучения народа писать по-славянски. Но и в этих, столь редких, явлениях благочестивой ревности, живого слова проповеди не видно: попечительный о благе славян немецкий пастырь запасался книгой поучений на славянском языке, написанных латинскими буквами, и по ней при случае проповедовал народу. Как убедительно должны были действовать на славян эти проповеди, читаемые иностранцем, в котором столько причин им было видеть врага! Вообще, германские проповедники, особенно в землях славянских, боялись ли они употреблять народный язык, или презирали его, но всегда являли к нему как будто какое-то отвращение. Так, даже Оттон Бамбергский, который долго жил в Польше и хорошо знал польский язык, совершенно понятный поморянам, проповедовал им через толмача (поляка) и только в самых редких случаях произносил несколько слов по-славянски.

LXXXIV. Народная исключительность римского духовенства в отношении к балтийским славянам. — Последствия для них вступления в западную церковь

Другим, еще более пагубным плодом исключительности и государственного характера западной церкви, были враждебные отношения ее духовенства к славянам. Государственное значение западной церкви делало из средневекового католического иерея и епископа такого же феодального "господина" и воина, каким был барон, его прихожанин: вместе с баронами и вассалами их шли духовники со своими вассалами на войну со славянами, сражались с ними, захватывали у них добычу и пленных, получали в их земле поместья; со своей стороны, славяне поступали с ними точно так же, как со всяким другим вооруженным неприятелем. Вот известие саксонского летописца: "992 год: два раза в этом году сражались наши против Славян, сначала 18 июля, и в этой битве пал Титгард, диакон верденской церкви, знаменоносец, со многими другими, потом 22 августа, и тут убит был Гелегред, знаменоносец, пресвитер бременский". Затем это же духовенство, которое высылало своих членов на поле битвы со славянами, принимало на себя попечение об их духовном просвещении и спасении: что же могли чувствовать славяне, слушая таких наставников? Часто тот самый архиерей, который как военачальник покорил славян, становился тут же их пастырем. Так, датский архиепископ Абсалон, которого одно древнее католическое житие восхваляет следующим образом: "муж великого ума, краса духовенства, утешитель горюющих и страждущих, милостивый кормилец странников и нищих и великий гонитель Славян, украшение веры" и проч., — этот Абсалон совершил завоевание Раны, и Рана была приписана к его епархии; он стал посещать ее для освящения церквей, для наставления и "конфирмации" народа.

Все эти впечатления могли бы еще с течением времени изгладиться из памяти славян, и поколения, рожденные и воспитанные в христианстве, забыли бы, что их духовенство некогда шло против их народа с мечом в рядах завоевателей, если бы оно принимало их в свое сословие. Казалось бы естественным стараться образовать для славянской паствы священников-славян, но нет: западная церковь, став как бы собственностью германского народа и государства, хотела вручать свои должности лишь членам этого народа и государства. Во всей истории балтийских славян, не только у пограничных племен, обращенных силой, но и у поморян, крестившихся по собственному согласию, мы не находим ни одного епископа, ни даже священника из славян, может быть разве в последующие века, когда славянская народность в этих странах исчезала, духовные должности поручались иногда потомкам славян по крови; но тогда это уже ничего не значило, потому что потомки славян были онемечены.

Эта исключительность приносила неисчислимый вред: она поддерживала в христианстве, насажденном на славянской земле, иностранный характер; она здесь ставила в ряды чужеземного, властительного сословия духовенство, которое в других странах Запада, напротив, покровительствовало народу и защищало его от угнетений аристократии; она лишала духовенство сочувствия к его славянской пастве и живого интереса к ее преуспеванию: земля славянская казалась священникам-немцам страной изгнания, из которой можно было извлекать только дань да десятину, и когда в этой стране водворялась какая-нибудь немецкая колония, то все духовенство стояло за нее против славянского населения.

Мы только что упоминали о священнике Бруне, которому поручена была паства в Старом гарде, у вагров. "Лишь только прибыл он в Старыгард, говорит Гельмольд, он приступил к благочестивому делу с великою ревностью, и призвал народ Славянский к благодати возрождения, вырубая священные рощи и уничтожая бесовские обряды". А как крепость и город (Старыгард), где была прежде кафедральная церковь и (епископский) престол, находились в запустении, то он "склонил графа (голштинского) основать колонию Саксов, чтобы был священнику утешением народ, знакомый по языку и образу жизни". Так действовал у славян тот благочестивый и попечительный о своей пастве Бруно, который один между немецкими проповедниками на славянском Поморье решился писать по-славянски! Так и он старался о водворении немцев в своем приходе, в утешение себе! Что же делали тогда другие? И нужно ли говорить о том, как вся эта исключительность и ложь, все это лицемерие, с которым проповедовалось Евангелие и в то же время отвергались самими проповедниками основные его заповеди, как все это оскорбляло и раздражало славян и какое возбуждало в них чувство гнева и омерзения. Оскорбляло же и раздражало их еще и то, что для них закрыт был, исключительностью немецкого духовенства, единственный выход, который мог иметь тогда простолюдин на поле деятельности умственной и политический, и что в руках враждебного народа находились, в их же земле, огромные доходы и выгоды, сопряженные с духовным званием. Одним словом, на славянском Поморье католическое духовенство, вместо того чтобы сглаживать (как было в землях романских, покоренных германцами) различие между победителями и побежденными, именно его поддерживало и как бы освящало.