Конечно, можно предполагать, что все эти разные племена не всегда соблюдали в точности свой "закон" — спрашивать в общественных делах совета у ран, и даже когда спрашивали их совета, не всегда ему следовали; но нам кажется, что такого рода случайные отступления не могли быть главной причиной этой исторической, так сказать, несостоятельности Арконского союза[99]. Подобные отступления едва ли могли быть часты: мы знаем, до какой степени балтийские славяне благоговели перед Святовитом, как еще при Гельмольде изнемогающие, почти уже истребленные немцами вагры старались, несмотря ни на какие гонения, непременно всякий год посылать в Аркону своих представителей. Какое племя между балтийскими славянами захотело бы оскорбить Святовита неповиновением воле его, произнесенной в Арконе? Какое племя не побоялось бы его гнева, когда все Поморье твердо верило, что он скачет по ночам на белом коне своем и поражает противников святыни арконской?

Нет, невозможно, чтобы политическое бессилие Арконского союза происходило только от несоблюдения или нарушения его правил. Но на чем основывался этот союз? Не мысль народного единства Поморья, не мысль племен действовать заодно, под одним руководством, образовала его: он составился потому, что племена захотели подчинить себя и дела свои воле одного верховного божества, которое, по общему их убеждению, обитало в арконском святилище, предполагалось, что волю свою оно объявляло в гаданиях, и что гадания непреложно истолковывались жрецом. Жрец был, собственно, лишь простое орудие сообщений между Святовитом и людьми; в самом же деле, в нем сосредоточивался, им держался, от него зависел весь союз. Голос Святовита на земле, он повелевал не только ранам, а всему славянскому Поморью. Когда летописцы говорят нам, что "все Балтийские Славяне считают долгом советоваться с Ранами о своих делах", что "все племена посылают в Аркону посольства и ждут оттуда ответа", то ведь это значит, что спрашивают совета жреца, что посылают посольства к нему, за его приговором. Но что мог жрец этот сделать для общего блага племен, чья воля была в его руках? Мог ли он вселить в них дух народного единства, оживить их мыслью об их великой Славянской земле и вести на общее дело? Каким бы гением ни был одарен этот человек, ему не достало бы силы к такому подвигу при всей его власти: не потому, что власть эта не была материальная, но потому, что он был связан и опутан своим вечным обманом. При всяком слове ему надлежало помнить, что говорит не он, а Святовит, рассчитывать, чтобы слово его и отгадывало совершившееся, и непременно сбывалось в будущем, и всегда, во всяком случае, поддерживало веру в его непреложность: можно себе представить, до каких ничтожных мелочей и уловок эта ежедневная забота низводила жреца, как она его одолевала, как он должен был в приговорах своих избегать ответственности, бояться прямых и ясных указаний и ограждать свою непреложность туманностью двусмысленных изречений, как во всех ответах своих разным племенам и лицам он должен был льстить господствующим страстям. Нет, арконский жрец, по видимости самовластный и безотчетный владыка всего Поморья славянского, не в силах был произнести перед ним решительного слова, смелой рукою водрузить знамя народного единства и вынудить у завистливых племен отречение от пагубной старины; теократический союз балтийских славян, возникший в среде жизни племенной, не заключал в себе новой стихии развития, он остался для них бесплодным, и жрец, глава его, был нем в роковой борьбе разъединенных славян-язычников против католической Европы, как нем был истукан Святовита, когда, по словам Саксона Грамматика, народ ждал, что он словом гнева своего сразит датчан, ворвавшихся в его храм.

LXXVII. Священный город Радигощ в земле лютичей

Неизвестно, в каких отношениях к Арконе находились другие храмы балтийских славян, были ли они все ей подчинены, или только некоторые, и какие именно были те, подвластные арконскому жрецу, капища Святовита, о которых говорит Саксон Грамматик. Но во всяком случае, все другие храмы на славянском Поморье, если прямо и не зависели от Арконы, то имели второстепенное значение перед этой всенародной святыней Славянской земли. Везде, однако, повторялись, хотя и в меньших размерах, те же явления, какие представились нам в Арконе, ибо по всему славянскому Поморью характер языческой религии был одинаков: везде богам присваивалась гражданская власть, и храмины их становились средоточием общественного единства одного или нескольких племен.

После Арконы первое место принадлежало Радигощу.

Мы видели, какие божества по преимуществу почитались в этом великом святилище славян-язычников. Подобно Арконе, Радигощ был неприступной твердыней, посвященной единственно богослужению. Называясь по-славянски несомненно Радигощем, т. е. городом Радигоста[100] (известного божества), он у немцев чаще обозначался другим именем, Ретрой, происшедшим от названия ратарян, того племени, в чьей стране он находился. Эти ратаряне составляли, как мы знаем, одно из четырех колен лютицкого племени. Радигощ, однако, хотя и на их земле построенный, принадлежал им сообща с соседним коленом доленчан. Земля ратарян и доленчан лежала на юг от верхнего течения р. Пены, у реки и озера Доленицы. В точности, однако, местоположение Радигоща неизвестно. Он построен был близ озера, но при неопределенности и разногласии двух летописцев, Титмара и Адама Бременского, которые рассказывают про него, оба понаслышке, нельзя угадать, какое именно было это озеро (озер во всей этой стране множество). Обыкновенно принимают Прилльвицкое, лежащее недалеко от большого озера Доленицы; во всяком случае, оно было где-нибудь в нынешнем Стрелицком герцогстве.

Известия о Радигоще наиболее запутал Адам Бременский, который своими неясными показаниями побудил некоторых ученых поставить в маленькой земле ратарян два отдельных первостепенных центра славянского язычества и назвать один из них Радигощем, а другой Ретрой. Обращая излишнее внимание на некоторые разночтения летописцев, они не приняли к сведению, что свидетельство Адама Бременского, принятое буквально, не имеет смысла: "самый город Ретариев (т. е. ратарян), Ретра, говорит он, имеет девять ворот и со всех сторон окружен глубоким озером; в него входят по деревянному мосту, через который пропускаются только желающие принести жертву или спросить предсказания". Слишком нелепо было бы со стороны ратарян выстроить посреди озера город с девятью воротами, в который можно было бы попасть только через один мост, да и то не всякий: или восемь ворот было лишних, или Адам не так выразил то, что хотел сказать. Титмар, писавший за 50 лет до него, гораздо яснее и проще. Вот его слова: "Есть в стране Ратарей город, по имени Радигощ, трехугольный, с тремя воротами, окруженный со всех сторон большим лесом, нетронутым и почитаемым у туземцев за священный. Двое ворот открыты всякому; третьи на восточной стороне, меньшие, ведут к морю, вблизи лежащему и на вид ужасному, и эти ворота не всякому бывают доступны. В этом городе нет ничего, кроме храма, искусно построенного из дерева". Титмар, не видевший, как и Адам, этого места, легко мог принять озеро, у которого лежал Радигощ, за море; подобные ошибки нередки; также разногласие в числе ворот не имеет важного значения: кому не изменит память? Оставив в стороне мелочи, о Радигоще можно сказать следующее, и это согласит противоречия наших источников: Радигощ находился в неприступном месте, огражденный лесом и озером, а также валом или стеной (иначе к чему бы служили ворота?); в нем было несколько ворот, открытых всякому; в восточной стороне находился храм, эта святыня окружена была со всех сторон водой, и к ней вела только одна дорога, по направлению к озеру, и один мост, по которому пускался лишь тот, кто шел в храм для жертвоприношения или гадания.