В этом сказании, первом по времени обстоятельном известии о мифологии балтийских славян, очевидно, много запутанного и темного. Титмар писал о Радигоще понаслышке. Радигощские жрецы не могли, например, как он говорит, быть поставлены лишь для хранения священных знамен; нет сомнения, что они служили богам вообще; выражение "когда народ соберется в храм жертвовать кумирам или умилостивить их гнев", также неточно, ибо, как известно, язычник приносил жертвы богам именно для того, чтобы их умилостивить; не менее неопределенно изображение гадания и т. д. Но ясно и непреложно свидетельство Титмара, что первый между богами радигощан, одетыми в воинские доспехи, был Сварожич, более прочих богов чтимый всеми язычниками (т. е. балтийскими славянами). Стало быть, и у лютичей, как на Поморье, мы находим бога по имени несходного, но по значению тождественного со Святовитом; ибо то, что Титмар говорит о Сварожиче, как о первом, всеобщем боге славянском, именно относится к Святовиту, по достоверному свидетельству Гельмольда. А равно почитание священного коня и предугадывание будущего по тому, как этот конь перешагнет через сложенные копья, не доказательство ли, что и в Радигоще, как в Арконе и Щетине, поклонялись одинаково тому же богу наезднику и воителю? И здесь опять, как в Щетине, настоящее имя божества до нас не дошло. Триглав, мы видели, есть прозвище идола; Сварожич выражает лишь то, что верховный бог ратарян был сын Сварога, но, очевидно, кроме отчества, он должен был иметь новое собственное имя. О Свароге, отце лютицкого бога, говорит Ипатьевская летопись: "бысть по потопе и по разделеньи язык, поча царьствовати (в Египте) первое Местром от рода Хамова, по нем Еремия, по нем Феоста, иже Соварога нарекоша Егуптяне… Тъи же Феоста закон устави женам за един муж посягати и ходити говеющи, а иже прелюбы деющи казнити повелеваше, сего ради прозваша и Бог Сварог… Феост… встави единому мужу едину жену имети, а жене за един муж посягати: аще ли кто переступит, да ввергнуть и в пещь огнену. Сего ради прозваша и Сварогом и блажиша и Егуптяне. И по сем царствова сын его, именем Солнце, его же наричють Дажьбог… Солнце царь сын Сварогов, еже есть Дажьбог… не хотя отца своего закона разсыпати Сварожа" и проч. Итак, русский летописец, заменяя славянскими греческие названия первых, обоготворенных, царей египетских Гефеста (Ифест, Вулкан) и Гелиоса (Солнце), отождествляет Сварога с древнейшим из них, отцом Солнца, он ясно называет Солнце, как под собственным именем, так и под мифологическим прозвищем Дажьбога, сыном Сварога; другое древнее русское сказание говорит также, по поводу языческих обрядов, хранившихся в народе: "И огневи молятся, зовут его Сварожицем". Что другое могло быть отцом Солнца и Огня, как Небо? И это тем более верно, что то же самое слово, сварга, существует и в санскритском языке, именно в значении неба.

Итак, Сварогом славяне называли боготворимое Небо (Бог Сварог, говорит Ипатьевская летопись), Небо, которое они и признавали высшим божеством, творцом всего, прародителем всех богов. От Неба рожден был и Святовит, по известному верованию балтийских славян, и хотя Святовит почитался могущественнейшим из богов, однако подчинен был Богу Небесному и от него получил свою власть; в таком смысле, как главный бог мира после Бога Небесного, Сварога, Святовит должен был, естественно, представляться славянам сыном его по преимуществу и по преимуществу имел право на название Сварожича. Потому-то мы не сомневаемся принять лютицкого Сварожича, которого Титмар именует верховным богом всех балтийских славян, и ранского Святовита, о котором то же самое говорит Гельмольд, за одно и то же божество.

В смысле Сварожича, т. е. сына Неба, понятно становится само значение имени Святовит. Первая часть ясна; вторая, конечно, не может быть объяснена словом вид, как бы Святовид: у божества, какое бы оно ни было, не вид святой, а сама сущность; притом же чтение Святовит утверждается всеми без исключения источниками. Свидетельство старинного памятника наводит на другую мысль. Житие св. Беннона, составленное, правда, в довольно позднее время, но по древним свидетельствам и в земле еще полуславянской (Мейсенской), рассказывая, по Гельмольду, о поклонении славян Святовиту, прибавляет следующее, необыкновенно для нас важное, толкование: "Сванте значит на Славянском языке святой, а вит переводится словом свет". Что это производство не выдумано составителем Беннонова житья, доказывает этимология: в самом деле, санскритский язык имеет это же самое слово, вити, именно в смысле свет, и одно из славянских наречий, чешское, сохранило доселе выражение витице, свеча, происшедшее, быть может, от того же корня.

Стало быть, имя верховного бога балтийских славян значит святой свет, или, вернее, святой светлый[67].

LXIX. Общее значение Святовита. — Его отличие от Перуна и от Одина. Дуализм в мифологии балтийских славян: Святовит-Белбог и Чернобог

В этом слове есть важный смысл: оно показывает, как понимали балтийские славяне свое верховное божество, средоточие всей их мифологии. Святовит достиг, можно сказать, крайнего предела духовности, совместной с языческим представлением о божестве: имя его выражает с одной стороны чисто духовное свойство, святость, с другой — признак, взятый из вещественной природы, но именно то, что есть в ней наименее вещественного, свет. Еще большая духовность божества была народу языческому недоступна: за пределом, на котором стоял Святовит, язычник[68] не мог себе представить чистого, бестелесного духа; в его мысли, отсутствие вещественности почти уже сливалось с отсутствием бытия, невещественное было для него подобно несуществующему. Так, для балтийских славян образ Святовита не составлял полного, высшего выражения идеи Бога, у них жила идея Бога, как бесплотного Духа; но как понимали они Бога бесплотного? Их понятие о нем было почти то же, что отрицание его действительного бытия; Бог бесплотный не был для них существо живое и действующее, он покоился, и покой этот представляли они себе чем-то подобным смерти.

Своей относительной духовностью Святовит и отличается существенно от богов древней славянской мифологии (так можно назвать языческое поклонение всех славянских народов, за исключением балтийских, то поклонение, которое состояло в первобытном обожании сил природы), а равно от богов германских. Как правитель мира, Святовит соответствует славянскому Перуну; но Перун был бог вполне вещественный: подобно Зевсу и Юпитеру, он владел не благотворным светом, а разрушительной молнией; замечательно, что вообще молния не почиталась у балтийских славян, как у прочих язычников, принадлежностью божества, или, по крайней мере, не составляла такой принадлежности, которая обратила бы на себя внимание современных писателей: писатели эти, особенно же начитанный в Виргилии и других древних поэтах Саксон Грамматик, не пропустили бы в изображении богов балтийско-славянских черты столь видной и столь сходной с классическим образом Юпитера. Мы найдем в одном уголке славянского Поморья остаток поклонения Перуну, но не увидим в этом Перуне прежнего верховного бога славян, бога молнии. Такая особенность мифологии балтийских славян зависела, безусловно, от большей духовности их взгляда на божество. С другой стороны, Святовит, как Сварожич, сын Неба и бог света, сходился с солнцем (Дажьбогом или Хорсом) и огнем, которые обожались славянами и были также Сварожичи, дети Неба. Но, не говоря о том, что Святовит имел значение гораздо более обширное, потому что ему принадлежал весь мир, а не только солнце и огонь, он существенно отличался от них тем же характером духовности, которая отличала его от Перуна: Святовит был существом, отрешенным от стихий природы, а в Сварожичах, Солнце и Огне, именно эти стихии обоготворялись древними славянами.

Из всех божеств наиболее близок к Святовиту Один или Водан, верховный бог германской мифологии, которого Гримм определяет следующими словами: "Это божество есть всепроникающая, творящая и образующая сила; оно дает людям и всем существам вид и красоту, от него исходит искусство певцов, оно правит войною и уделяет победу, и оно также располагает плодородием земли и всеми вообще благами и дарами".