- Бог его знает, - отозвался с презрением ученый, - но меня здесь другое интересует, почему они свое сборище назвали афинским вечером?

- О, это я могу тебе объяснить! - сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. - Название это взято у Дюма, но из какого романа - не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, - соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.

- Но когда ж они происходили? По определенным дням? - стал с живостью расспрашивать молодой ученый, который, кажется, и сам бы не прочь был съездить на эти, в греческом вкусе, развлечения.

- Никаких определенных дней не было, - отвечал гнусливо камер-юнкер, а случалось обыкновенно так, что на каком-нибудь бале, очень скучном, по обыкновению, молодые дамы сговаривались с молодыми людьми повеселей потанцевать и поужинать, и для этого они ехали в подговоренный еще прежде дом...

- Однако, позволь, мне рассказывали, что в известный час амфитрион ужина восклицал: "Couvre feus!"[188], - возразил ему молодой ученый, которому с ужасом и под величайшим секретом рассказывала это m-lle Блоха.

- Не знаю-с! - заперся мизерный камер-юнкер.

- А это, по-моему, было хорошо! - воскликнул громко Максинька, но на него никто внимания не обратил.

- Любопытно бы знать, какие, собственно, в самих-то Афинах были эти вечера? - спросил гегелианца вкрадчивым голосом частный пристав.

- То есть пиры их правильнее назвать, - сказал тот, - которым, по большей части, предшествовал обед, соответствующий римскому coena[189]; такие обеды происходили иногда и у гетер.

- А гетеры, кто такие это? - перебил молодого ученого частный пристав все с более и более возрастающим любопытством.

- Это женщины, которые продавали любовь свою за деньги, и деньги весьма большие; некоторые из них, как, например, Фрина и Аспазия, заслужили даже себе исторические имена, и первая прославилась красотой своей, а Аспазия умом.

- Понимаю-с! - произнес, слегка мотнув головой, частный пристав. - Но вот еще осмелюсь спросить: в тот вечер, на который мы приехали с господином Тулузовым, одно меня больше всего поразило, - все дамы и кавалеры были, с позволения сказать, босиком.

- По-гречески так и следует, - объяснил, улыбнувшись, гегелианец, греки вообще благодаря своему теплому климату очень легко одевались и ходили в сандалиях только по улицам, а когда приходили домой или даже в гости, то снимали свою обувь, и рабы немедленно обмывали им ноги благовонным вином.

- Вот как-с!.. Но все-таки, по-моему, это нехорошо, - наш сапог гораздо лучше и благороднее, - произнес частный пристав и мельком взглянул на собственный сапог, который был весьма изящен: лучший в то время сапожник жил именно в части, которою заведовал частный пристав. - У меня есть картина-с, - продолжал он, - или, точнее сказать, гравюра, очень хорошая, и на ней изображено, что греки или римляне, я уж не знаю, обедают и не сидят, знаете, по-нашему, за столом, а лежат.

- То есть возлежат, - поправил его молодой ученый.

- Но ведь тут, может быть, и начальство какое-нибудь есть; неужели же они и перед начальством возлежат? - воскликнул с полукомическим оттенком частный.

- Его все начальство-то беспокоит, - пробурчал язвительно Максинька, но на его слова опять никто не обратил внимания.

- А что греки кушали? - допытывался частный пристав. - Так же, как и мы, грешные, осетринку, севрюжинку?..

- Рыбу греки любили, - объяснил ему молодой ученый.

- И ветчину даже? - приставал частный пристав.

- Колбасы и свинина у них тоже были в большом употреблении.

- А насчет выпивки? - присовокупил частный пристав, облизнувшись слегка.

- За обедом греки совершенно не пили вина, а пир с вином у них устраивался после обеда и назывался симпозион, для распоряжения которым выбирался начальник, симпозиарх.

- Господа, - воскликнул вдруг при этом, вставая на ноги, частный пристав, - я так увлекся греческим пиром, что желаю предложить нечто вроде того всему нашему почтенному обществу!

Камер-юнкер хотя и сделал несколько насмешливую гримасу, но, однако, ничего, согласился почти первый; гегелианцу, кажется, было все равно, где бы ни убить время, чтобы только спастись от m-lle Блохи, и он лишь заметил:

- Но кого же, однако, мы выберем в симпозиархи?

- Вас, конечно! - воскликнули все в один голос.

- О, господь с вами! - произнес, как бы даже испугавшись, молодой ученый.

В этот момент вдруг встал Максинька и, выпрямясь во весь свой высокий рост, произнес могильным голосом:

- Семпиарх, - переврал он немножко, - должен быть он! - И Максинька величественно указал пальцем на частного пристава. - Он нас угощает ужином, и поэтому он и начальник.

- Вы, вы! - обратились прочие к частному приставу, который раскланялся перед обществом и произнес:

- Благодарю вас, господа, что вы приняли от меня ужин и потом почтили меня еще большей честью быть распорядителем всего ужина. Тем более для меня это лестно, что настоящее число есть день моего рождения.

Проговорив это, частный пристав ушел, чтобы войти в Соглашение с приказчиком кофейной.

В сущности, частный пристав соврал, что настоящий день был днем его рождения: он только желал еще теснее сблизиться с весьма приятным ему обществом, а кроме того, у него чувствительно шевелился в кармане магарыч, полученный им с Тулузова по обоим его делам.

Максинька между тем пересел уже ближе к остальному обществу: несмотря на свою ненависть к полиции, он не мог отказать себе в удовольствии поужинать на счет частного пристава.

- Скажите, в Афинах был театр, и приезжали на эти их ужины актрисы? спросил он гегелианца.

- Театр был, и актрисы приезжали на ужины! - отвечал тот.

- Вот оно, как мы давно существуем! - произнес самодовольно Максинька, но в это время вошел симпозиарх, а за ним половой внес несколько графинчиков водок, зернистую икру, семгу, рыжички, груздочки.

- Позвольте, господа, этого нельзя, - заметил гегелианец, указывая на водку, - греки во время еды ничего не пили.

- Что ж делать? - возразил ему частный пристав. - Мы без водочки непривычны принимать хлеб-соль; нам рюмочку - другую непременно надобно вонзить в себя, чтобы аппетитец разыгрался.

- Мы должны прежде выпить! - подтвердил Максинька, наливая себе самую огромную рюмку и цапнув ее сразу. - Фантазию это нагоняет... человек от этого умнее делается.

- Но вот рыбка наша плывет к нам, - сказал симпозиарх, указывая на полового, несшего огромную паровую стерлядь, вкусный запах которой приятно защекотал обоняние всех.

Когда сие благородное блюдо было покончено, то выгнанный из службы доктор, не уступавший в количестве выпитой водки Максиньке, произнес еще первые в продолжение целого вечера слова:

- Такие рыбы дай бог, чтобы и в Эгейском море водились!

- Там нет таких - это мне иностранцы говорили - наши рыбы лучшие в свете, - сказал ему на это негромко, как бы тайну какую, надсмотрщик палаты.

- Согласно вашим указаниям, - отнесся затем симпозиарх к молодому ученому, - я велел поросеночка изжарить; вы изволили говорить, что греки свинину кушали.

- Отлично! - одобрили частного пристава Максинька, доктор и надсмотрщик.

- Это черт знает что такое!.. Дай бог выдержать! - произнес камер-юнкер.

- Нет, ничего, - возразил ему гегелианец, сделавшийся ужасно оживленным вследствие выпитых двух-трех рюмок мадеры, которую частный пристав умел как-то незаметно подливать ему.

Поросенок с подрумяненной кожицей невдолге был подан. Симпозиарх крикнул половому: