- Может быть, из отвращения ко мне! - подхватил Углаков.

- Ну да!.. Из отвращения к нему? - возразила Аграфена Васильевна. - А не из того ли лучше, что на воре-то шапка горит, - из страха за самое себя, из робости к тебе?.. Это, милый друг, я знаю по себе: нас ведь батьки и матки и весь, почесть, табор лелеют и холят, как скотину перед праздником, чтобы отдать на убой барину богатому али, пожалуй, как нынче вот стало, купцу, а мне того до смерти не хотелось, и полюбился мне тут один чиновничек молоденький; на гитаре, я тебе говорю, он играл хоть бы нашим запевалам впору и все ходил в наш, знаешь, трактир, в Грузинах... Вижу я, что больно уж он на меня пристально смотрит, и я на него смотрю... И прилепились мы таким манером друг к другу душой как ни на есть сильно, а сказать о том ни он не посмел, и я робела... Пословица-то, видно, справедлива: "тут-то много, да вон нейдет". Так мы, братик мой, и промигали наше дело.

- Поэтому, тетенька, вы думаете, что и я промигаю свое дело? - спросил стремительно Углаков.

- Ты и она, оба промигаете!.. А по нашему цыганскому рассуждению, знаешь, как это песня поется: "Лови, лови часы любви!"

- Но как их, тетенька, поймать-то?.. Поймать я не знаю как!.. Научите вы меня тому!

- Смешной ты человек!.. Научи его я?.. Коли я и сама не сумела того, что хотела... Наука тут одна: будь посмелей! Смелость города берет, не то что нашу сестру пленяет.

- Ну, а если Сусанна Николаевна очень за это рассердится? Что тогда?

- Это тоже, как сказать, может, рассердится, а то и нет... Старый-то муж, поди чай, надоел ей: "Старый муж, грозный муж, режь меня, бей меня, я другого люблю!" - негромко пропела Аграфена Васильевна и, допив свое шампанское, слегка ударила стаканом по столу: видно, уж и ей старый-то муж надоел сильно.

- Но из чего вы, тетенька, заключаете, что Сусанна Николаевна склонна ко мне?

- Изволь, скажу! Ты-то вот не видел, а я заметила, что она ажно в спину тебе смотрит, как ты отвернешься от нее, а как повернулся к ней, сейчас глаза в сторону и отведет.

- Тетенька, верно ли вы это говорите? - переспросил Углаков.

- Верно! У нас, старых завистниц, на это глаз зоркий.

- Я вас, тетенька, за это обниму и зацелую до смерти.

- Целуй! До смерти-то словно не зацелуешь... Целовали меня тоже, паря, не жалеючи.

Затем они обнялись и расцеловались самым искренним образом, а потом Углаков, распив с тетенькой на радости еще полбутылочку шампанского, завез ее домой, а сам направился к Марфиным, акибы на дежурство, но в то же время с твердой решимостью добиться от Сусанны Николаевны ответа: любит ли она его сколько-нибудь, или нет.

VII

В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову, стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом кабинете, дверь которого была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев, муж покойной Аксюши. Лицо Савелия по-прежнему имело зеленовато-желтый цвет, но наряд его был несколько иной: вместо позолоченного перстня, на пальце красовался настоящий золотой и даже с каким-то розовым камнем; по атласному жилету проходил бисерный шнурок, и в кармане имелись часы; жидкие волосы на голове были сильно напомажены; брюки уже не спускались в сапоги, а лежали сверху сапог. Все это объяснялось тем, что Савелий Власьев в настоящее время не занимался более своим ремеслом и был чем-то вроде главного поверенного при откупе Тулузова, взяв который, Василий Иваныч сейчас же вспомнил о Савелии Власьеве, как о распорядительном, умном и плутоватом мужике. Выписав его из Петербурга в Москву, он стал его быстро возвышать и приближать к себе, как некогда и его самого возвышал Петр Григорьич. Савелий Власьев оказался главным образом очень способным устраивать и улаживать разные откупные дела с полицией, так что через какие-нибудь полгода он был на дружеской ноге со всеми почти квартальными и даже некоторыми частными. В настоящем случае Василий Иваныч и вел с ним разговор именно об этом предмете.

- Я тебе очень благодарен, Савелий Власьев, - говорил он, сохраняя свой надменный вид, - что у нас по откупу не является никаких дел.

- Зачем же и быть им? - отвечал, слегка усмехнувшись тонкими губами, Савелий Власьев.

- Да... Но целовальники, вероятно, и вещи краденые принимают, продолжал Тулузов.

- Постоянно-с! - не потаил Савелий Власьев.

- А полиция что же?

- Полиции какое дело, когда жалоб нет, и от нас она получает, что ей следует.

- Кроме ворованных вещей, я убежден, что в кабаках опиваются часто и убийства, может быть, даже совершаются? - допытывался Василий Иваныч.

- Конечно, не без греха-с! - объяснил Савелий Власьев.

- И как же вы тут вывертываетесь?

- Что ж?.. Поманеньку вывертываемся... Разве трудно вывезти человека из кабака куда-нибудь подальше?.. Слава богу, пустырей около Москвы много.

- Вывезти, ты говоришь!.. Но в кабаке могут быть свидетели и видеть все это.

- Какие там свидетели?.. Спьяну-то другой и не видит, что вокруг его происходит, а которые потрезвей, так испугаются и разбегутся. Вон, не то что в кабаке, а в господском доме, на вечере, князя одного убили.

- Ты разве слышал это?

- Слышал-с!.. Мне тутошный квартальный надзиратель все как есть рассказал.

- Однако тот господин, который убил князя, - я его знаю: он из нашей губернии, - некто Лябьев, в тюрьме теперь сидит.

- Вольно ж ему было вовремя не позамаслить полиции... Вон хозяина, у кого это произошло, небось, не посадили.

- Да того за что же сажать?

- За то, что-с, как рассказывал мне квартальный, у них дело происходило так: князь проигрался оченно сильно, они ему и говорят: "Заплати деньги!" "Денег, говорит, у меня нет!" - "Как, говорит, нет?" - Хозяин уж это, значит, вступился и, сцапав гостя за шиворот, стал его душить... Почесть что насмерть! Тот однакоче от него выцарапался да и закричал: "Вы мошенники, вы меня обыграли наверняка!". Тогда вот уж этот-то барин - как его? Лябьев, что ли? - и пустил в него подсвечником.

- Вздор это! - отвергнул настойчиво Тулузов. - Князя бил и убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник... Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах... Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало... Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого... Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все, что мы им скажем. Полагаю, что таких людей у тебя еще нет под рукой?

- Никак нет! - отвечал Савелий Власьев.

- Но приискать ты их можешь?

Савелий Власьев несколько мгновений соображал.

- Приискать, отчего же не приискать? Только осмелюсь вам доложить, как же мы их будем держать? На жалованьи? - произнес Савелий Власьев, кажется, находивший такую меру совершенно излишнею.

- На жалованьи, конечно, и пусть в кабаках даром пьют, сколько им угодно... Главное, не медли и на днях же приищи их!

- Слушаю-с! - отвечал покорно Савелий Власьев.

Он видел барина в таком беспокойном состоянии только один раз, когда тот распоряжался рассылкой целовальников для закупки хлеба, и потому употребил все старание, чтобы как можно скорее исполнить данное ему поручение. Однако прошло дня четыре, в продолжение которых Тулузов вымещал свое нетерпение и гнев на всем и на всех: он выпорол на конюшне повара за то, что тот напился пьян, сослал совсем в деревню своего камердинера с предписанием употребить его на самые черные работы; камердинера этого он застал на поцелуе с одной из горничных, которая чуть ли не была в близких отношениях к самому Василию Иванычу.

Савелий Власьев наконец предстал перед светлые очи своего господина и донес, что им отысканы нужные люди.

- Кто именно? - спросил в одно и то же время с радостью и величавым выражением в лице Тулузов.