- Отчего же Егор Егорыч не приехал к нам обедать? Как ему не грех? говорила Муза Николаевна.

- Он прихворнул сегодня, и очень даже, - отвечала Сусанна Николаевна.

- Чем? - спросила Муза Николаевна.

- Да как тебе сказать?.. После смерти Валерьяна с ним часто случаются разные припадки, а сегодня даже я хотела не ехать к тебе и остаться с ним; но к нему приехал его друг Углаков, и Егор Егорыч сам уж насильно меня услал.

С этими словами Сусанна Николаевна встала и сняла свою шляпку, причем оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая волосами уши и с виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.

- Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и ласково беря ее за руку.

- Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.

- Отчего же это и когда с тобой случилось?

- После первых же моих неблагополучных родов.

- Но ты и потом еще неблагополучно родила?

- И потом.

- А это отчего же? Как объясняют доктора?

- Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.

- А душевные-то волнения отчего же, Муза?

- От разных причин.

- Но есть же между ними какая-нибудь главная?

- Главная, что я до безумия люблю мужа.

- А он разве тебя не любит?

- Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.

- И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча от подобного общества?

- Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках. Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который, по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех почти наверное...

- Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? заметила Сусанна Николаевна.

- Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! отвечала Муза Николаевна.

- И у вас он бывает?

- Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен, остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.

- Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?

- Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна. - По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".

- И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!

- Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно... Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает, что я жалуюсь на него, он убьет себя.

Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.

Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила глаза, чтобы он не заметил печали в ее взоре. Затем Лябьев сначала пожал, а потом тоже поцеловал руку и Сусанны Николаевны, а вместе с тем поспешил ей представить Углакова.

- Мой друг, Петр Александрыч Углаков! - проговорил он.

Молодой гвардеец, вовсе, кажется бы, от природы не застенчивый, молча раскланялся перед Марфиной и проговорил только:

- Мы несколько знакомы.

- Да, - протянула Сусанна Николаевна, - ваш батюшка теперь даже сидит у моего мужа.

- Ах, папа у вас! Он давнишний приятель Егора Егорыча... Еще после двенадцатого года они вместе в Париже волочились за француженками.

- Может быть, ваш отец волочился, но Егор Егорыч - не думаю, возразила было Сусанна Николаевна.

- Вы извольте думать или нет, это как вам угодно, но отец мне все рассказывал; я даже знаю, о чем они теперь беседуют.

- О француженках тоже? - спросила уж Муза Николаевна.

- Нет-с, не о француженках, но отец непременно жалуется на меня Егору Егорычу... Так это? - обратился Углаков к Сусанне Николаевне.

Та слегка усмехнулась.

- Почти что так, - проговорила она.

- Он говорит, что я лениво занимаюсь службой?

- Говорит, и его больше всего беспокоит, что вы дурно держите себя против великого князя Михаила Павловича, который вас любит, а вы ему штучки устраиваете.

Странное дело. Сусанна Николаевна, обыкновенно застенчивая до сих пор в разговорах со всеми мужчинами, с Углаковым говорила как бы с очень близким ей родным и говорила даже несколько поучительным тоном.

- В таком случае, mesdames, - сказал между тем Углаков, садясь с серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, рассудите вы, бога ради, меня с великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого князя непременно встречу... Он меня действительно нагоняет, оглядел меня и тут же говорит: "Углаков, встань ко мне на запятки, я свезу тебя на гауптвахту!" Я, конечно, встал; но не дурак же я набитый, - я калоши мои преспокойно сбросил. Великий князь привез меня на гауптвахту, сам повел к караульному офицеру. "Возьми, говорит, Углакова на гауптвахту, - он в калошах!" Тогда я протестовал. "Ваше высочество, говорю, я без калош!" Он взглянул мне на ноги. "Ну, все равно, говорит, вперед тебе это зачтется". И скажите, кто тут был прав: я или великий князь?

- Конечно, вы! - подтвердили обе дамы.

- И я полагаю, что если вы все так будете судить себя, так всегда и во всем останетесь правы, - присовокупила к этому Сусанна Николаевна.

- А вы находите меня таким чурбаном, что я не понимаю, что делаю? спросил Углаков.

- Напротив, я нахожу, что вы очень много понимаете, - особенно для ваших лет.

- Стало быть, вы думаете, что я очень молод?

- Думаю.

- Но сколько же мне, по-вашему, лет?

- Лет девятнадцать, - определила Сусанна Николаевна.

- О, как вы намного ошиблись! Мне двадцать первый год.

- Нет, вы прибавляете, - возразила ему на это Сусанна Николаевна.

В ответ на такое недоверие Углаков пожал только плечами: ему уж, кажется, было и досадно, что Сусанна Николаевна видит в нем такого еще мальчика.

- А как ты с великим князем в маскараде встретился? - стал его подзадоривать Лябьев.

- Да что ж в маскараде? Я опять тут тоже прав... Великий князь встретил меня и говорит: "Ты, Углаков, службой совсем не занимаешься! Я тебя всюду встречаю!" Что ж я мог ему на это сказать?.. Я говорю: "Мне тоже, ваше высочество, удивительно, что я всюду с вами встречаюсь!"

Обе дамы засмеялись.

- И что ж вам за это было? - спросила Лябьева.

- За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит... Каратыгин Петр[75] не то еще сказал даже государю... Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену... Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: "Брат у тебя хлеб отбивает!" - "Ничего, ваше величество, - ответил Каратыгин, - лишь бы только мне соль оставил!"