— Уж не вы ли с герцогом Леопольдом? — усмехнулся Ричард довольно оскорбительной усмешкой.

— Почему бы и нет? — горделиво вскинул брови молодой император. — Мы не станем совершать ваших ошибок.

— Осторожнее пересекайте мелкие речушки, — продолжал издеваться Ричард. — И когда будете их переезжать, снимайте с себя все доспехи. А вообще я советую вам не завоевывать Святой Град, а подкопить побольше денег и выкупить его у Алафдаля. Торговля у вас получается лучше, чем война.

— У Алафдаля?

— Ну да. Полагаю, он наследовал трон своего отца.

— Да, кажется, нового султана зовут Алафдаль. А знаете, эн Ришар, как именуют вас ваш брат и король Франции?

— Должно быть, как-нибудь очень ласково, — пожал плечами Ричард.

— Очень! Очень ласково! — расхохотался Генрих. — Они называют вас чертом.

— Чертом?

— Именно. Так и говорят: «Надобно не выпускать черта из плена».

— Бедняга Филу! Вкус стал явно ему отказывать. Жан-то всегда был недоумком, а вот Филипп-Огюст некогда считался одним из остроумнейших людей в pax francorum. Стало быть, я черт. А они, можно подумать, ангелы. Дайте мне только волю!.. Ваше императорское величество! Известно ли вам, что Церковь наказывает за притеснения и обиды, причиняемые крестоносцу? Знает ли Папа Целестин о моем бедственном положении?

— Знает. Он знает, что ваше положение отнюдь не бедственное, что вас превосходно содержат, выполняют любые ваши приказания, ни в чем не отказывают.

— Я крестоносец! Я громил врагов христианской веры силой своего оружия. Я отвоевал все побережье от Сен-Жан-д’Акра до Аскалона… И меня за это держат в клетке, как попугая!

— Аскалон срыт до основания благодаря вашей позорной договоренности с Саладином, — хмуро отвечал император. — Вы дважды загубили поход на Иерусалим. Поход, который не мог не быть удачным… Впрочем, не будем сейчас об этом. Суд выяснит, каковы были истинные ваши действия в Святой Земле.

— Что-о-о-о?!! Су-у-уд?!! — воскликнул Ричард, вне себя от гнева.

— Да, суд, ваше величество, — ответил Генрих. — Здесь, в Шпайере, готовится суд над вами, и вам придется отвечать за ваши поступки пред лицом императора Священной Римской империи и высших сановников Церкви.

— Что, и сам Папа Целестин прибудет?

— Не исключено. Вопрос о ваших пагубных деяниях имеет огромное значение. Я докажу, что вы, именно вы, король Англии, несете полный груз вины за то, что Гроб Господень до сих пор находится в руках у врагов Христа.

— Попробуйте докажите, — уныло откликнулся король Англии. — Позвольте мне теперь отправиться в место моего узилища.

Суд и впрямь вскоре состоялся. Там же, в Шпайере. Сначала сын доблестного Барбароссы выдвинул против Ричарда весь перечень обвинений, многие из которых были просто чудовищными. Среди них самыми головокружительными были обвинения в том, что Ричард покушался на жизнь короля Франции, из-за чего тот вынужден был оставить Святую Землю, что он готовился принять мусульманство, ради чего учил арабский и беспрестанно общался с братьями Саладина, что он вошел в вероотступнический сговор с ассасинами и их руками уничтожил Конрада Монферратского, дабы на его место поставить своего племянника. Кроме того, Ричарду ставилось в вину неумелое ведение военных действий, два неудавшихся похода на Иерусалим, чрезмерное увлечение вином, трата походных денег на увеселения, устройство рыцарских турниров и многое другое, уже по мелочам. Судьи рассчитывали на вспыльчивость короля Англии, на то, что, выслушав обвинения, он загорится гневом и не сможет трезво ответить на все, что ему предъявлялось. Но они ошиблись. Ричард выслушал все спокойно, не выдав даже ни единого возмущенного восклицания. Мало того, он встал и начал свою ответную речь с таких слов:

— Любя и уважая государя императора, блистательного Генриха Штауфена, а также всех вас, собравшихся, чтобы установить столь необходимую истину, я понимаю, что выдвинутые против меня обвинения рождены не только ложными слухами, но и той глубочайшей досадой христианского мира по поводу того, что Гроб Господень по-прежнему находится в руках у нехристей, равно как и Крест. Но все же мне хотелось бы позволить себе подробно поведать благороднейшему собранию обо всем, что происходило со мной с того момента, как я покинул родину и отправился к берегам Леванта.

И он стал подробно и красочно описывать события крестового похода, начиная с того дня, как он сел на легкий энек и отплыл в сторону Сицилии. Он говорил твердым и спокойным голосом, красивый и плавный звук которого стал понемногу завораживать слушателей, склоняя их сердца в сторону обвиняемого короля-трубадура. Лишь однажды голос Ричарда дрогнул, когда в большую палату Шпайерского дворца, в которой проходило судилище, вошел высокопоставленный представитель ордена тамплиеров, сенешаль Жан де Жизор. Сделав над собой усилие, Ричард взял себя в руки и продолжал рассказ в том же твердом и спокойном духе. Он не только отклонил все обвинения, но и вполне исчерпывающе объяснил причины их возникновения. Когда он окончил и, поклонившись всем собравшимся, сел в свое кресло, многие стали говорить о нем добрые слова, и стало ясно — судилище провалилось. Однако, когда дошла очередь до Жана де Жизора, на голову Ричарда вновь полились неслыханно лживые обвинения.

— Ваше величество, — сказал сенешаль великого магистра тамплиеров, — смею вам напомнить, что я лично, по вашей просьбе, сопровождал вас и вашего поверенного коннетабля Робера де Шомона к старцу горы Синану в замок Субейба, где вы, уединившись с дьяволоподобным вождем секты убийц, о чем-то долго беседовали. Затем в вашу честь Синан приказал своим фидаинам [147] прыгать в пропасть, и они покорно прыгали, покуда после десятого или двенадцатого юноши вы не приказали Синану остановить ужасное зрелище. Так вот, позвольте вас спросить, о чем вы тогда беседовали с Синаном? Не о том ли, как избавиться от своего главного соперника, от Конрада фон Монферрата?

— Ну что же, — промолвил Ричард, и тут впервые за все время лицо его озарила язвительная усмешка, — всем известна старинная байка о том, как кто бы ни приехал в гости к старцам горы, к Хасану ли, к Синану, — им немедленно показывают это приевшееся представление — заставляют прыгать в пропасть несчастных фидаинов, дабы показать, насколько они преданы своему повелителю, что по мановению руки готовы расстаться с жизнью ради него. Если собрать все байки, то этих прыгунов наберется столько, что можно будет населить ими такой замечательный город, как Шпайер. И вы, многоуважаемый сенешаль славного ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова, могли бы придумать что-нибудь поновее. Допустим, было так. Мы приехали к Синану в Субейбу, и шах-аль-джабаль тотчас принялся целовать меня в разные места тела, как это принято среди особо посвященных в некоторых рыцарских орденах. Потом мы два дня уединенно беседовали, причем конечно же предаваясь содомскому греху, подобно какому-нибудь сенешалю и прецептору, а когда наконец пресытились, то вышли на одну из башен замка Субейба, и, в знак особенной привязанности ко мне, Синан заставил своих преданных фидаинов сигать на луну. И те послушно сигали.

По залу, где доселе царила в общем-то хмурая обстановка, прокатилась волна смеха.

— На луну!.. Ха-ха-ха!.. Сигали!.. — доносилось отовсюду.

Дав людям посмеяться, Ричард резко нахмурился и продолжал:

— Жаль, что доблестного коннетабля Робера де Шомона уже нет в живых. Его до смерти замучили палачи герцога Леопольда, выпытывая у него место моего нахождения. И вы прекрасно знаете, сеньор де Жизор, что у этого свидетеля рот надежно закрыт. А что касается посещения замка Субейба, то я советую вам, месье сенешаль, получше припомнить, со мною ли вы туда ездили или, быть может, с вашим дорогим другом Саладином ибн-Аюбом? Скажите, а старца Синана вы случайно не прихватили сюда с собой в качестве свидетеля? Нет? Жаль!

По залу снова прокатился смех, а Жан де Жизор воскликнул: