На другой день, переименовав Лидду в Сен-Жорж-де-Лидд, Ричард отправился в другой важный город, лежащий поблизости в вади Ас-Сарар, уже не чая увидеть его в целости. Так и оказалось — Рамла тоже лежала в руинах.

— Ну что ж, — вздохнул Ричард, — во всяком случае, врата в вади Ас-Сарар в наших руках. Нужно только как можно быстрее восстановить порушенные Саладином города. Кто-то говорил мне, что отсюда рукой подать до Эммауса, так ли это?

— Да, так, — отвечал Ричарду встреченный здесь француз-рамлеец, жилище которого подверглось разрушению, а сам он еле спасся от гнева отступающего Саладина. — Вон там в горы поднимается дорога, по которой не более четырех лье до Эммауса.

— И мы можем подняться туда, где Лука и Клеопа впервые повстречали воскресшего Спасителя?

— Полагаю, это небезопасно, — возразил пострадавший рамлеец. — Там можно нарваться на полки Саладина. Он где-то недалеко. Кстати, он и сюда может нагрянуть.

— Значит, отсюда две дороги ведут на Иерусалим, — задумчиво произнес Ричард. — Одна по дну вади, другая — через горы.

Сейчас, находясь неподалеку от Эммауса, он осознал, как близко подобрался к главной цели своего похода самому граду Иерусалиму. Дух захватывало от одной мысли, что вот они совсем рядом — и Эммаус и Иерусалим!

На другой день он возвратился в Яффу. Там уже вовсю кипели восстановительные работы, и вид города не был столь удручающим, как позавчера. Окрестности радовали глаз красивыми пейзажами, гавань, по всеобщим оценкам, являлась весьма удобной для сношений с Сен-Жан-д’Акфом. Ричард отправил гонца с письмом к Беренгарии, в котором просил жену приехать из Цезареи к нему в Яффу. Он уже скучал по ней.

Беренгария вскоре приплыла, да не одна, а с самим королем Иерусалимским, Гюи де Лузиньяном, коему прискучила сытая и довольная жизнь на острове богини любви — он решил еще раз попытать своего счастья на Святой Земле. Увидев жену, Ричард обрадовался — она была так же хороша собой, как в день их первой встречи.

— Поздравляю тебя, сердце мое, твоя арзуфская победа у всех на устах! Никто теперь не сомневается, что ты вскоре возьмешь Иерусалим-сюр-терр, — щебетала королева Англии, прижимаясь к своему королю.

Увидев Лузиньяна, Ричард обрадовался не меньше — в глазах Гюи сверкал все тот же озорной блеск, а значит, им вместе предстоит какое-то приключение, веселье, какое-нибудь безумство.

— И мои поздравления, эн Ришар! — объявил Гюи. — Своим Арзуфом ты искупил мой Хиттин. Я почуял это и поспешил приплыть. Приплываю — бац! — мне сообщают о полном разгроме проклятого Саладина. Дай же мне обнять тебя, Львиная Печенка!

— Ого! Так меня еще никто не называл.

— Я решил внести разнообразие в твой нынешний излишне помпезный синьяль. Что это всё сердце да сердце? Остальные потроха обидятся.

— Страшно рад видеть тебя, эн Гюи! Ты не представляешь, как скучно быть единственным королем. К тому же в этих краях, где королем некогда называли самого Спасителя.

— А мне даже не сказал, что страшно рад меня видеть, — обиделась Беренгария. — Уеду на Кипр! — топнула она ножкой.

— Нет! Не пущу! Не дождешься! — снова схватил ее Ричард. — Не сказал, что страшно рад видеть, потому что это само собой подразумевается.

— А наши сражения?

— Наши?

— Да, наши. Они тоже будут только подразумеваться?

— Нет, никаких подразумеваний! Мои боевые порядки в полной готовности и решимости.

— А что здесь называется «к нам»?

— Тебе понравится. Скромненько, но зато на том самом месте, где некогда стоял дом Симона-кожевника.

— Вот как?.. Симона-кожевника?..

— Ну, того самого Симона-кожевника, у которого некогда жил Святой Петр. Вспомнила?

— Ах да! Вспомнила! И мы будем жить там, где жил Петр? Какое счастье, Ришар!

— Вообще, здесь очень неплохо, Беранжера, много удивительных вещей. Я покажу тебе скалу, к которой была прикована Андромеда, спасенная Персеем.

— Это тоже здесь?

— Здесь. Маленькая такая, черненькая скала. Я приобрел тут множество священных реликвий — кусок сандалии пророка Ионы, стружки от Ноева ковчега, ведь Ной здесь строил свой ковчег. Ты не представляешь, во что я наряжу тебя сегодня перед сном! А какие тут апельсины, дыни, гранаты! А грязи!

— Грязи?

— Да, мыльные глиняные грязи. Местные жители умеют обрабатывать их благовониями, и купаться, намыливаясь этими грязями, одно удовольствие. Уверяют, что это омолаживает кожу, сглаживает морщины, устраняет прыщи.

— Как они? Не приходили в гости?

— Еще нет. Только тот, который я срезал, опять сидит рядом с отметиной от ножа. Зловеще так сидит.

— Больше не режь его. Может быть, это он остальных не пускает. Объявил себя единственным королем короля Англии и не признает никаких других соискателей твоего живота.

Так, мило беседуя со своей королевой, Ричард привез ее в недавно отстроенный каменный дом, стоящий невдалеке от моря рядом с церковью, восстановление которой еще только завершалось.

— Это церковь Святого Петра, — говорил Ричард, — а вон там, видишь, еще стройка идет, там будет заново возведен маяк. К зиме, я думаю, мы восстановим город, разрушенный Саладином.

— Да ты у меня, я вижу, не только славный вояка, но и строитель, — восхищенно глядя на мужа, млела Беренгария от счастья снова видеть его.

— А как же! — весело отвечал Ричард, вводя жену в дом. — Стол уже накрыт. Ведь ты, должно быть, страшно проголодалась с дороги.

— Нет, я не проголодалась, но устала немыслимо. Ты говорил, что хочешь во что-то особенное обрядить меня перед сном. Давай не будем дожидаться вечера!

Вскоре они уже стояли около постели друг против друга, не в силах друг другом налюбоваться.

— Что это, Ришар? — спрашивала Беренгария, ощупывая надетую на нее длинную сорочку из тонкой и ветхой льняной ткани, некогда белой, ныне — серой, но с сохранившимися разноцветными узорами на рукавах и груди, — Какая мягкая, приятная!

— Этот древний шемиз изготовлен руками той самой Тавифы, которую Святой Петр воскресил, поспешив в Яффу из Лидды, — отвечал Ричард. — Он сделан из настоящего виссона. Я приобрел его здесь у одного араба-христианина. Как ты прекрасна в этой древней одежде! И как мне хочется поскорее снять ее с тебя!

— Конечно, милый, лучше снять — ведь вещь такая ветхая, она порвется в твоих пылких объятиях…

Здесь, в Яффе, Ричард и Беренгария пережили новый мощный прилив любви. Словно и не было никогда ужасной ссоры в Акре. После славной победы при Арзуфе Ричард снова любил себя, а значит — и весь мир, в котором самым любимым существом была его ненаглядная Беренгария. Они подолгу уединялись в доме, стоящем на месте жилища Симона-кожевника, и никого не хотели видеть, лишь изредка позволяя себе позавтракать или пообедать в обществе короля Гюи, летописца Амбруаза, барона Меркадье и графов де Дрё, де Бетюна и де Летанга, или отправиться вместе с ними на прогулку — осматривать скалу Андромеды, плавать по морю в лодочке, посещать розарии Саронской долины. Зноя уже не было, хотя стояли жаркие безоблачные дни. Не приходилось так изнемогать от пекла, как месяц назад в Акре. Все были необычайно счастливы. Казалось, нет ничего слаще местных дынь, яблок, апельсинов, груш, гранатов, будто это и были те самые плоды — плоды арзуфской победы.

Однажды рано утром Беренгария разбудила мужа:

— Ришар! Ришар!

— Что случилось? Саладин?

— Нет… Прости, милый, что тормошу тебя. Со мною что-то странное. Я слышу скорнячий дух. Ведь здесь когда-то стоял дом кожевника, замачивались в щелочах кожи, это особый острый запах. Я чувствую его.

— Этого не может быть. Со времен Симона прошло одиннадцать веков, а кожи не обрабатывались здесь ими по меньшей мере с эпохи Бодуэна Первого, когда крестоносцы устроили в этом доме госпиталь.

— Какой же ты глупый, Ришар! Совсем не понимаешь. Я хочу сказать тебе, что снова беременна.

— А при чем тут тогда Симон-кожевник? Не понимаю!

— Уж не ревнуешь ли ты меня и к нему?