— У вас проблемы с сердцем? — стараясь поддержать разговор, спросила я.

— Нет, — односложно ответила она, явно не собираясь делиться своими бедами, и вновь согнулась от боли.

С моря подул холодный ветер. Я выскочила из номера налегке, и мне становилось зябко. Заболеть с Ксюшей на отдыхе — такая перспектива меня не прельщала.

— Все-таки я приведу вам помощь, — категорично заявила я, увидев, что ей не становится лучше. Она не успела возразить, как я уже зашагала к отелю.

Взрыв хохота в опустевшем холле окатил меня, словно холодный ветер там, у моря.

Это смеялись девчонки, развлекаемые байками того самого господина, чья жена корчилась на пляже.

— Вашей жене плохо, — решительно заявила я, — ей нужна помощь.

Он удивленно посмотрел сквозь меня, так смотрят, когда человек тебя абсолютно не интересует.

— Вы имеете в виду мою сестру?

— Ну да, — опешив, согласилась я.

— Хорошо, — кивнул он, не двинувшись с места, готовый продолжить свое смешное повествование.

— Ей нужна помощь, — уже не так решительно повторила я.

— Я понял, — бросил он, словно назойливой мухе.

Мне ничего не оставалось, как вернуться восвояси. Если бы по дороге в номер я встретила кого-нибудь из наших мужчин, то все равно попросила бы помочь ей. Но мне никто не встретился. А обращаться к служащим отеля, когда я уже все передала ее спутнику (назвать его братом я даже мысленно не могла), как-то глупо. Вроде бы лезу в чужие дела. Я на лифте поднялась в номер. Ксюша проснулась. Ее знобило. То ли она в этот день перегрелась на солнце, то ли перекупалась и простыла. Пока я занималась с ней, поила чаем, давала таблетки, укладывала вновь в постель, наступила глубокая ночь. Я забыла о женщине, оставленной мною на пляже. Уже за полночь я вышла на балкон. Свет вокруг отеля был давно погашен, но, приглядевшись, я обнаружила ее одинокую фигурку, скрючившуюся в темноте возле камня.

3

На следующий день эта странная пара как ни в чем не бывало сидела за завтраком в ресторане отеля. Женщина казалась немного уставшей и не такой бодрой, как всегда. Мы с Ксюшей очутились совсем рядом. Внучка наутро чувствовала себя как огурец, словно и не было вчерашнего озноба и ночного недомогания. Наверное, просто перегрелась. Колонна, отгораживающая наш стол, давала возможность разглядывать даму, оставаясь незамеченной. На ней было шелковое платье, кремовый цвет очень ее освежал, кожаные плетеные босоножки в тон, со вкусом выбранные украшения: светлый браслет, клипсы и ожерелье — гармонировали с одеждой, соответствуя времени дня, то есть утреннему выходу. Ее спутник сидел рядом и, как вчера, смотрел на меня в упор, не замечая. Я почувствовала, что меня это задевает. Я, конечно, не такая раскрасавица, как те молоденькие поклонницы, которые уже поджидали его на выходе из ресторана, словно популярного артиста после спектакля. Но и не серая мышка! И незаметной никогда себя не считала. Во-первых, все и всегда говорили, что я очень привлекательная особа. И я, дабы не забыть об этом и чувствовать себя более уверенно, по утрам повторяла себе это перед зеркалом, как заклинание, несколько раз! Во-вторых, я знала точно, что женщине, даже самой распрекрасной, кроме внешних данных, нужно иметь внутренний свет. Как правило, обаяние излучают далеко не красавицы, а совсем даже наоборот. И на них чаще, чем на красавиц, западают принцы. И даже возраст тогда не играет решающей роли. Но, конечно, в разумных пределах. Я не старше этого покорителя дамских сердец, а возможно, и моложе на пару-тройку лет. У меня стройные ноги, большие зеленые глаза и густые волосы, а этого совсем не мало для привлекательности. Несмотря на роль бабушки, в душе я таковой себя не ощущала. Да и Ксюша меня бабушкой не звала. Она выдумала мне собственное имя. Звала меня Рисой.

В младенчестве девочка очень любила рисовую кашу и ненавидела манную. Таня, как все мамы, в заботе о своем чаде пичкала ее всем подряд: «Питание у ребенка должно быть разнообразным!» А я, со своим характером, шла у нее на поводу.

Зовут меня Лариса. Выговорить это имя Ксюша не могла. Но отлично выговаривала букву «р», чем вызывала восторг у окружающих. Она это чувствовала и с удовольствием рэкала. Так вот, когда она ужасно капризничала и ничего не ела, Таня с нянькой отпадали в изнеможении, спрашивая, чего ей надо? Вся в слезах и соплях она требовала: Ри-су, Ри-су. Ей уступали и давали рис. Но она орала до тех пор, пока не появлялась я. Мне звонили на работу или все равно куда, я мчалась к ней и собственноручно угощала любимой рисовой кашей, только тогда она успокаивалась. До сих пор не ясно, было ли это общее имя для меня и любимого блюда или она окрестила им только меня. С того времени имя Риса стойко прикрепилось ко мне. Когда незнакомые люди, услышав, как она меня называет, спрашивали, что это означает, внучка, не моргнув глазом, объясняла:

— Это кликуха такая, ясно?

Риса, то есть я, относилась к себе вполне уважительно. Мое известное среди коллег журналистское имя давало мне на это право. Постоянная рубрика в одной из центральных газет, с фотографией десятилетней давности, поднимала меня в собственных глазах. Правда, каждый раз, когда выходил мой материал, я придирчиво рассматривала над колонкой эту свою старую фотографию и понимала, что время, увы, идет.

Меня часто приглашали на «круглые столы», в авторские программы на телевидение.

— Риса, ты у нас звезда, — щебетала Ксюша после очередного моего появления на экране. — Все мои друзья тебя видели.

Я не обольщалась, понимая, что телевидение делает человека популярным лишь на какое-то время. Но потом его забывают. Как раз пару дней назад в уважаемой газете, где я имею честь трудиться более десяти лет, должен был выйти мой материал по правовым вопросам, связанный с одним громким делом о проникновении в органы власти преступных авторитетов. Перед моим отъездом на телевидении состоялась жаркая дискуссия по этому вопросу с участием известных ученых-правоведов, ведущих адвокатов и журналистов. Меня пригласили тоже. Дискуссия транслировалась в прямом эфире, но не в «prime time», другими словами, не в лучшее время, однако вызвала большой поток писем и звонков в программу. Зрители требовали повторения. Но телевизионное руководство медлило, возможно имея на то основания, у меня их не было, поэтому я написала статью.

Несколько дней подряд я искала в курортном местечке свою газету, но это оказалось совсем не просто. У нас в отеле тоже был газетный киоск, прессу привозили регулярно, но с запозданием. В тот день он открылся только к вечеру. Потому что было воскресенье. На работе всегда мечтаешь об отдыхе, но в безделье мысли быстро возвращаются обратно. Я первая пришла к открытию киоска и, буквально выхватив у киоскера из рук долгожданную газету, тут же увидела свой материал. Над колонкой, как всегда, красовался мой портрет.

В статье упоминались фамилии конкретных людей, занимавших довольно высокие посты во властных структурах. Я была уверена, что шеф снимет их, а сам материал смягчит.

— Это вы-ы? — услышала я за спиной возглас моего уральского ухажера Ильи. Заглядывая мне через плечо, он узрел мою фотографию.

Я непроизвольно свернула газету, будто что-то скрываю, и быстрым шагом направилась к барной стойке выпить за свою смелость, а также моего отважного шефа, пропустившего статью без купюр. Мой меткий глаз разглядел это сразу.

— Все ясно, — как-то обреченно бормотнул мой жених, стараясь не отставать и шлепать со мной в ногу к сверкающим бутылкам.

— Что вам ясно? — недовольная, что он вторгался в мою личную жизнь, не совсем любезно рыкнула я, усаживаясь на высокий табурет.

— Московская знаменитость, — покачал он головой. — Вы же не сказали. Я-то ведь серьезно.

— Что вы такое несете! Какая я знаменитость? Обыкновенная журналистка!

— Жур-на-листка! — произнес он по слогам, будто я была Аллой Пугачевой.

— Но вы, наверное, обратили внимание, — я опомнилась, что грублю совершенно неповинному человеку, и постаралась объяснить свой выпад, — здесь люди отдыхают, и никто особо о себе не распространяется. Я толком не знаю, чем занимаетесь вы или, скажем, вот он. — Я показала на российского Дон Жуана, который уже занял свое постоянное место у стойки бара, на сей раз почему-то с одной, но очень сногсшибательной особой! Черное вечернее платье на одно плечо, расшитое красными розами, было прозрачным и не прикрывало ни-че-го.