— Когда ты в последний раз нормально ел? — спросила она.

Мердо с удивлением посмотрел на дочь и взял с тарелки еще один сандвич.

— В последние дни есть было просто некогда, — ответил он. — Через пять минут мне пора уезжать. Завтра утром у меня очень важная встреча в Лондоне.

— Я поеду с тобой, — решительно заявила Мойда. — Давно пришла пора кому-нибудь присматривать за тобой.

Отец было воспротивился, однако Мойда настояла на своем. Она бросила свою работу в Эдинбурге и перебралась вместе с отцом на юг. Она убирала его квартиру и готовила ему еду, в какой бы поздний час он ни вернулся домой. По утрам Мойда заставляла его нормально завтракать, прежде чем отправиться по делам в город.

Она никогда не жалела о годах, проведенных вместе с отцом. Он научил ее гораздо большему, чем она научилась бы в университете или на каких-нибудь учебных курсах. Она печатала его статьи, слушала его речи и старалась как можно чаще ходить на митинги с его участием. Ей посчастливилось познакомиться со множеством интересных людей, взгляды которых, однако, далеко не всегда соответствовали ее собственным.

Вскоре Мойда не на шутку увлеклась идеями, которые проповедовал отец. Идеями, служению которым он отдал свою жизнь без остатка. Мердо никогда не щадил ни себя, ни других. Он всегда старался говорить искренне и выше всего на свете ценил истину. Правда, порой его искренность казалась Мойде чем-то вроде массивной трости, которая оставляла рубцы на телах и душах тех, против кого он ее использовал. Он вызывал у Мойды восхищение и одновременно внушал страх и жалость.

Когда отца убили в Мексике, Мойда поняла, что, несмотря ни на что, она осталась в полном одиночестве. Ее дедушка умер, Дженет вышла замуж, у матери своя собственная жизнь.

Мойда никогда не любила отца — для этого тот был недостаточно человечен, но она восхищалась им и знала, что он первопроходец в своем деле. То, за что он всю жизнь боролся, когда-нибудь обязательно сбудется, однако ему никогда не воздадут должное за то, что он всемерно приближал этот час. Всеми благами воспользуются лишь будущие поколения.

Мойда прекрасно представляла собственное будущее. Многое из того, что говорил и делал отец, умерло вместе с ним, но остальное можно сохранить. Она как-то незаметно взялась за перо и стала писать, пытаясь изложить на бумаге идеалистические взгляды отца в форме, доступной для понимания широкой публики. Вскоре начали формироваться и ее собственные идеи. Было трудно определить грань, отделявшую мысли и убеждения Мердо Макдональда и его дочери.

Прошло время, и Мойда вернулась в Эдинбург, потому что там она неизменно бывала счастлива. Замок Холируд был единственным спокойным, уютным местом, которое она, помня свое детство, вполне могла назвать домом. Один из друзей отца помог ей устроиться машинисткой в университет, а в свободное время посещала лекции и семинары. Мойда изучала все учебные предметы, необходимые для того, чтобы продолжать дело, начатое отцом. Девушка усердно трудилась, и у нее практически не оставалось времени на развлечения. Несмотря на это, она была по-своему счастлива.

Иногда ей казалось, что ее мозг напряжен до предела, что ей следует отдохнуть, иначе она непременно сойдет с ума. В подобных случаях девушка отправлялась в Скейг погостить у Дженет и Рори, чтобы почувствовать, что она еще молода, а окружающий мир полон не только серьезных и зачастую ужасно занудных студентов.

Время от времени Мойда получала открытки от матери. В них Долли сообщала ей, что отправляется в Глазго или какой-нибудь другой близлежащий город и надеется скоро увидеть дочь. Какой бы уставшей или занятой она ни была, Мойда всегда выкраивала свободную минутку, чтобы встретиться с матерью. Долли встречала ее неизменно радостными восклицаниями. Казалось, будто она окутывает дочь любовью и заботой, выражениями нежности и поцелуями. Мойда злилась на себя за холодность и стремление отстраниться от чрезмерной сентиментальности матери. Долли невозможно было не любить. Она была такой щедрой, такой добросердечной, но все же Мойда вела себя в ее обществе крайне сдержанно. Она понимала, что с матерью у нее практически нет ничего общего.

— Мы никогда не были настоящей семьей, — однажды сказала Дженет с печалью в голосе. Сидевшая рядом с сестрой возле камина в Скейге Мойда поняла, что сестра имела в виду. Комната была маленькая, но уютная. Ситцевые шторы все еще пахли свежестью недавней стирки. На столе перед окном стояли аккуратные букеты цветов. С одной стороны камина располагался массивный, удобный диван. На нем растянулся Рори и читал Хэмишу детские стихи.

На коврике рядом с очагом лежала собака, а в кресле калачиком свернулся кот. Дженет держала Кэти на руках и кормила малышку из бутылочки. Мойда не могла вспомнить ни одного подобного эпизода из собственного детства. О матери ей напоминал лишь запах грима и несвежих овощей в чужих комнатах, которые они были вынуждены снимать на время. Воспоминания об отце ограничивались холодными залами и жесткими стульями. А также призраками Холируда и безликой роскошью покоев, книгами, которые так ценил дедушка. На память также приходили долгие темные вечера, когда они возвращались из школы и их некому было встретить и проводить до дома. Играть девочкам также было не с кем, и они долгие часы проводили в тоскливом одиночестве — две испуганные, всеми забытые маленькие девочки, у которых не было семьи.

«Эта участь никогда не постигнет Хэмиша и Кэти», — внезапно подумала Мойда, опершись на мотыгу. Она посмотрела на замок с его сверкавшими в утреннем свете окнами. Интересно, сможет ли она сделать его домом для Хэмиша, если все-таки удастся подтвердить его право на владение Скейгом. Пока Хэмиш будет учиться в школе, они с Кэти станут ждать его в замке и встречать после занятий. Она представила себе, как сидит вечером у камина после того, как дети улягутся спать, и при этой мысли невольно вздрогнула. Всю свою жизнь она была одинока и почему-то при мысли о Скейге ощутила еще большее одиночество.

Семья существует тогда, когда у женщины есть муж, а не дети, сказала она себе, после чего попыталась посмеяться над этими своими словами. Она никогда не выйдет замуж. Куда уж ей — с двумя детьми, о которых нужно заботиться и поставить на ноги, без денег и каких-либо перспектив их заработать.

Детям наскучила монотонная работа, и, видя, что за ними никто не присматривает, они принялись гоняться друг за другом по капустным грядкам. Мойда собралась было их одернуть, но заметила, как кто-то вышел из дверей замка и зашагал по дорожке, что вела к огороду.

Мойда поняла, что это Линетт Трент, и с любопытством принялась наблюдать за ее приближением. Линетт была без шляпки, ее золотистые волосы напоминали апрельское солнышко. К ее голубым глазам удивительно шел твидовый костюм элегантного покроя и шелковая блузка. На руках у нее были свободные перчатки из светлой свиной кожи. Глядя на девушку, Мойда неожиданно вспомнила о своем собственном внешнем виде. По сравнению с изящным костюмом Линетт ее клетчатая юбка и зеленый джемпер казались ужасно дешевыми и простенькими, руки же были загорелые, обветренные и покрыты крошечными веснушками. Мойда понимала, что ей неплохо бы причесаться и слегка припудрить нос.

— Доброе утро! — с вежливой улыбкой произнесла Линетт, хотя глаза оставались сдержанно-холодными.

— Доброе утро! — ответила Мойда.

— Вы ведь мисс Макдональд, верно? — спросила Линетт. — Я увидела вас из окна и решила выйти и познакомиться с вами.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Мойда своим обычным негромким голосом.

— Не совсем так, — ответила Линетт. — Просто мне было интересно узнать, что вы собой представляете. Вы, вероятно, очень настойчивая женщина, если без разрешения вселились в замок и остаетесь в нем, несмотря на то что все хотят от вас избавиться.

Мойда замерла на месте. Линетт говорила таким спокойным приятным голосом, но в то же время в ее словах сквозила нескрываемая враждебность.